Норейка злобно сплюнул сквозь зубы и, подмигнув кузнецу, с издевкой добавил:

— Свинье ли ведать, куда туча плывет?

Кедулис бы склонен поддержать Сташиса уже из одной ненависти ко всяким новшествам, но Даубарас, хоть и постарше их обоих, уповал на лучшие времена и давно рассчитывал, что царь наведет наконец справедливость и даст людям землю. Теперь, услыхав, что манифест ничего похожего не обещает, он озабоченно сосал трубку и не знал, что и думать.

Пока шел этот разговор, на дороге появился и подскакал к кузнице верховой. Никто его не знал. Вид у него был довольно странный. В сильно потрепанной сермяге, в измятой шапке, в высоких сапогах, еще не старый — лет тридцати пяти, — обросший бородой, измученный и бледный. Кто бы это мог быть? Конь под ним тощий, но, видно, не рабочий, с седлом; сбруя потертая, но кожаная, с железными удилами.

Сойдя с лошади, он прямо обратился к Дундулису:

— Коваль, стерлось и лопнуло кольцо в удилах. Может, сваришь, а то новым заменишь?

Подал кузнецу удила, а коня привязал уздой к забору. Кузнец вывернул кольцо и молча кинул в горн. Крестьяне с любопытством разглядывали проезжего. А тот достал трубку и пошарил по карманам, но, так ничего и не найдя, горько вздохнул:

— Прикончил я табак. А так охота куревом побаловаться.

Даубарас предложил свой кисет:

— Набивай.

Незнакомец туго набил трубку, раскурил ее у горна, а потом присел на камень, поближе к крестьянам, явно намереваясь вступить с ними в разговор.

— Издалека ли путь держишь? — спросил Даубарас.

Тот не скоро ответил:

— Издалека ли?.. И не поймешь… Вроде бы издалека, вроде бы с ближней стороны. Вчера было близко, сегодня — далеко.

Деревенских заинтересовал такой загадочный ответ. Все с еще большим любопытством поглядели на проезжего.

— Так, может, слыхал насчет царской грамоты? — продолжал расспросы Даубарас. — У нас в костеле еще не оглашали. А в других местах, говорят, уже прочли.

— Слыхал, — кратко ответил тот.

— Так что? Панщине больше не бывать? Заживем на своей землице?

Незнакомец посасывал трубку, и его безразличный взгляд блуждал вдалеке. Наконец, встрепенувшись и словно что-то вспомнив, он обвел глазами собравшихся и заговорил высоким, хрипловатым голосом, горячась и на кого-то досадуя:

— На своей землице, говоришь? А кто вам даст эту землицу? Пан? А зачем пан вам землю уступит? А не лучше ли пану вас пороть да вашим трудом закрома набивать?

— Паяу, понятное дело, лучше, — признал Даубарас. — Но царю, видишь, жалко стало и простых людей — царь землю даст.

— Царь, говоришь? Царь, может, и дал бы. Земли ему жалко, что ли? Да ведь он далеко, в Петербурге, не все примечает и слышит, что тут творится. Царь, может, и хорошую грамоту написал, может, и предоставил землю и волю, только губернаторы и генералы с епископами стакнулись, запрятали подлинную грамоту, а народу другую зачитали. Такую, какая им по душе. Чтобы вам еще два года на барщину вышагивать и свою землю выкупать, а панам вас судить и пороть. Вот вам какую грамоту читали в костелах и на рынках! Хитро там все подстроено. Не вашим мужицким головам это раскумекать. А кто не соображает, тот и радуется, будто найденной подковке.

Крестьяне едва верили своим ушам. Норейка еще пытался возражать, но незнакомца нельзя было переспорить. Говорил он пространно и о самых разных делах. Из его шумных речей становилось ясно: побывал он и в Петербурге, и в других городах, видел всяких важных панов и генералов, знает, где министры живут и в каких каретах разъезжают.

— Может, и самого царя видал? — насмешливо поддел его Даубарас.

— А как же! — откликнулся тот. — В царской столице. Он тогда парад войск принимал. Сам верхом, а кругом князья да генералы. Щеки надутые, весь волосами оброс, только подбородок бритый, а глаза навыкате, как клецки.

Теперь уже крестьяне смотрели на незнакомца с особенным интересом и даже с уважением. Шутка ли — царя встречал! Кто же он такой? Никто не мог ответить. Только Даубарас, перевидавший на своем веку немало всякого народа, еще раз подозрительно оглядел незнакомца. Не беглый ли солдат? Но старик ничего не сказал, только продолжал молча разглядывать проезжего и слушать.

А тот хвалился, что немало навидался и наслышался в столице, и все возвращался к царскому манифесту, утверждая, что паны припрятали подлинную грамоту, а объявили другую, которая еще на два года затягивает барщину и оставляет землю панам. Крестьяне уже начинали верить, и прежде других — Даубарас.

— Коли уж царь людей пожаловал, — прикидывал вслух старик, — так и предоставил бы и землю и волю. А так ни то ни сё. Опять два года кабалы, а потом еще выкуп, да и то с панского согласия! Панам с этого — прибыль, а нам, и детям нашим, и детям детей наших — вечное ярмо!

— Верно! — воскликнул проезжий. — Потому я и говорю: не подписывайте панам никаких бумаг! Обождите. Царь дознается и велит прочесть свою доподлинную грамоту. Тогда все иначе пойдет. Получите землю безо всякого выкупа.