— Пошел прочь, глупец! — махнул плетью Тачбахш-хан. — Седин своих постыдись — с просьбами приставать к человеку!

Низко кланяясь, старик отступил. Отошли и другие, один Махмуд не тронулся с места, насупленный и черный. Он был похож на кузнечный горн, в который дунь мехом — вырвется сноп искр из-под пепла.

Фарук взял гнедого под уздцы и подвел его к Махтумкули.

— Это вам подарок от нас, Махтумкули-ага…

Старый поэт ласково погладил его по плечу.

— Не надо подарков, Нурулла-джан… Я посмотрел в твое сердце, и доброта его дороже мне целой сотни самых лучших коней. Не надо!

— Не обижайте нас отказом, поэт! — вмешалась жена Шатырбека. — Просим вас, и дети просят: не обижайте!

— Что ж, спасибо! — Махтумкули принял повод из рук Фарука. — И тебе, сынок, спасибо, и вам, сестра, и вам, братья!..

— В путь! — скомандовал Тачбахш-хан и с неожиданной для своего возраста легкостью прыгнул в седло. — Трогай!

Однако Махтумкули поехал сперва проститься с соплеменниками и только после этого направил танцующего жеребца вслед за Тачбахш-ханом.

— Хороший человек! — проводив его взглядом, негромко сказал Махмуд. — Только беды с ним не стряслось бы в Астрабаде. Все правду ищет, а ее нынче найти труднее, чем иглой колодец выкопать…

Предрассветное спокойствие царило на сонных улицах Астрабада. Люди еще спали, позабыв на короткое время о своих хлопотливых делах, и только редкие сторожа, мурлыча себе под нос немудреные песенки, подметали и поливали подходы к лавкам.

Спал и Шатырбек. Вчера вечером он загулял и попал в "веселый дом". Собирался вернуться до рассвета, чтобы люди не увидели, где проводит ночи знатный человек и друг самого Абдулмеджит-хана, но разоспался. Лежал, широко раскинувшись на спине, и выводил носом немыслимые рулады. Поодаль, разглядывая того, кто разделил с ней в эту ночь ложе, сидела молодая красивая женщина. Волосы ее были распущены, она машинально расчесывала их пальцами худеньких, почти детских рук.

Она вспомнила ночную оргию. Собственно, вспоминать было нечего — вчера Хикмет-хан, сегодня — Шатырбек. Какая разница, кто будет следующий? Она хорошо знала эти ложные чувства, эту фальшивую любовь. Вот и вчера, устало вздыхая, до поздней ночи прождала она, пока явится к ней Шатырбек. А кто он такой — она не знала и даже имени его до этого не слыхала. Носит их шайтан, разных. Знатный, наверно, хан и карман имеет тяжелый. Недаром вчера Шемсие-ханум несколько раз напоминала: "Сегодня твоим гостем будет один из самых уважаемых ханов! Выкупайся в бане, переоденься и будь с ним поприветливее!" Легко сказать! Как будто можно быть приветливой с каждым встречным! Душа — не светильник, который можно зажечь в любое время. Каждый приход требует ласки и привета, а был ли кто-нибудь сам приветлив и ласков с нею?..

Когда она вспоминала вчерашнюю встречу с Шатырбеком, ее охватывала дрожь. Не церемонясь, он сразу же заключил ее в объятия, волосатым вонючим ртом прильнул к ее губам…

Женщина брезгливо поджала под себя голые ноги. Двадцать лет прожила она на свете, — только двадцать! — а сколько слез выплакала, сколько подушек изорвала зубами… Иной раз она казалась себе уже столетней старухой, для которой не осталось никаких радостей, никаких желаний, — столько грязи и гадостей довелось испытать. Она была по горло сыта тем, что называется любовью. Будь она проклята, такая любовь!..

Дверь скрипнула. В комнату, тяжело ступая, вошла Шамсие-ханум, поморщилась от густого винного перегара, оглядела разбросанную посуду, одежду Шатырбека, остановила взгляд на женщине.

— Надо было разбудить его! — хриплым шепотом просипела она и глухо кашлянула в кулак.

Женщина промолчала, одеваясь, накинула на голову чадру и бесшумно выскользнула из комнаты. Покосившись ей вслед. Шамсие-ханум подошла к Шатырбеку, с трудом согнула дородный стан, тронула спящего толстой, в браслетах, рукой.

— Вставай, хан… Солнце уже взошло.

Шатырбек открыл глаза, поморгал спросонья, почмокал губами. Потом, как подброшенный, вскочил на ноги, кинулся к окну.

— Почему раньше не разбудили?

— Только что рассвело, еще не поздно.

Она принесла стоящие у порога сапоги, отвернулась, пока гость, сопя и кряхтя, одевался. Когда звуки прекратились, она спросила, кокетливо играя глазами:

— Как провели ночь?.. Она — прелестная женщина, настоящий цветок!

— Что цветок — это верно! — согласился Шатырбек, посмеиваясь и подкручивая усы. — Однако цветок — не бутон, уважаемая Шамсие-ханум!

— Где есть цветы, там найдется и бутон, — многозначительно намекнула Шамсие-ханум.

Шатырбек сунул руку в карман, звякнул серебром.

— Нет-нет, — заторопилась хозяйка, — вы мне деньги пока не давайте! У меня к вам есть другая просьба.

— Что за просьба?

— Не сейчас. Вечером.

— Вечером, уважаемая, я уже в Мазандеране буду!

— Поговорим, когда вернетесь. К тому времени, может быть, отыщу для вас то, что желаете.

— Что ж, хорошо, — согласился Шатырбек и, нахлобучив на голову папаху, пошел к выходу.