Дом этот построен был руками самого Махтумкули. В бытность свою в Хиве поэт интересовался ремеслом строителя, научился делать кирпичи, складывать стены, укреплять кровлю.

А потом, с помощью братьев, конечно, решил строить в селе необычное жилище.

Да, для Хаджиговшана это был единственный в своем роде дом. Вокруг были либо войлочные кибитки, либо камышовые мазанки. Хаджиговшанцы могли бы при желании строить более солидные жилища, да не располагала к этому сама жизнь — беспокойная и ненадежная из-за частых набегов кизылбашей.

Строительный лес для дома Махтумкули привез из-за гор Из того же леса были напилены доски для книжных полок. Полки занимали в доме главенствующее положение, являлись главным предметом обстановки, и были сплошь заполнены книгами и свитками рукописей.

Пол покрывали камышовые циновки. Сверху были расстелены кошмы. А там, где обычно располагался Махтумкули, радовал глаз переливами красок искусный, с удивительно светлым орнаментом ковер. На нем лежал сейчас поэт, читая «Проповедь Азади».

Он гордился талантом своего отца. А как не гордиться? Среди народа Довлетмамед Азади считался ученым, постигшим семьдесят две науки [10] . Его газели и дидактические стихи пользовались огромной популярностью от Хивы до Бухары. Он знал наизусть все суры Корана, знал шариат, тарыкат, хакыкат [11] , досконально изучил труды Эфлатуна [12] , философские взгляды Фирдоуси, Несими, Низами, Навои.

Отец был не из тех людей, которые жили только заботами о собственном доме, собственном достатке. Он жил заботами народа, пытался осмыслить происходящие вокруг события. Размышляя, приходил к выводу, что жизнь становится все более беспокойней, более безрадостной и шаткой. За одним кровавым катаклизмом следует очередное бедствие, за этим — третье, и так без конца. Как же быть, где выход?

Довлетмамед искал, настойчиво и целеустремленно искал ответ на эти вопросы, строил предположения, пытался совместить то, что, совмещаясь в теории, не совмещалось в жизни, порождал антагонизм. Особые надежды возлагал он на правителей, распоряжающихся судьбами людей — призывал их в своих произведениях к гуманности, осмотрительности, щедрости, считая, что это — залог гармонии общественных отношений. Он писал:

Махтумкули с неослабевающим интересом перечитывал строки, завершенные отцом совсем недавно. И чем пристальнее вчитывался, тем больше они звали к размышлению, к анализу.

Отложив рукопись, Махтумкули взял книгу, стал перелистывать. Это была поэма Хагани [13] «Подарок двух Ираков» и «Тюремные касыды».

Послышался голос отца:

— Махтумкули!.. Ты здесь, сынок?

— Здесь, отец! — отозвался поэт.

Он собрал листки с отцовскими строфами, вложил их в одну из книг, что грудились на ковре, стал приводить в порядок книги.

Вошел Довлетмамед. Он тяжело дышал. Лицо было озабочено.

— Где Мамедсапа?.. И Абдуллы не видать.

— Они пошли слушать бахши, отец.

— Почему не пошел с ними ты?

— Читаю касыды Хагани.

— Хорошее дело делаешь. Хагани мудрый поэт.

Довлетмамед смотрел на сына с любовью и гордостью. Он не обижал привязанностью всех своих сыновей, но младшего выделял особо, возлагал на него большие надежды. В нем отец видел самого себя, свои чаянья, свои неосуществленные замыслы. Чтобы дать ему систематическое образование, как следует познакомить с произведениями выдающихся ученых и поэтов мира, Довлетмамед отправил сына учиться в Хиву, в знаменитое медресе Ширгази-хана.

Это училище вдруг вспомнилось Махтумкули сейчас, пока он в молчании ждал, когда заговорит отец. Несколько лет провел юноша в стенах медресе Ширгази. На днях предстояло снова возвращаться в Хиву. А на душе — черный камень. «Не уезжай!» — молила Менгли, и прекрасные глаза ее были полны страха и слез. Она боялась. Боялась, что ее продадут. «Не уезжай, Махтумкули!»

Он бился в тисках отчаяния. Хотелось разделить с кем-то свою безысходность, хотелось послушать близкого человека, который мог бы дать дельный совет. Но горе разделить можно было только с Менгли, а совет…

Выход виделся один: задержаться, не разлучаться с любимой. Отец же поторапливал — из Хивы прибыл караван с зерном, отдых его недолог, а Махтумкули предстояло ехать с этим караваном. Почему не поворачивается язык попросить о помощи отца! Можно же один раз нарушить традиции, если обстоятельства требуют того, если вопрос буквально жизни и смерти касается!..

— Кажется, наступило время намаз-и шама [14] , — сказал Довлетмамед и вышел, оставив сына в недоумении: зачем он приходил? Почему обеспокоен отсутствием Мамедсапы и Абдуллы?