Тачбахш-хан лукаво сощурился:

— Женщины и дети, говоришь, сынок? Где могут быть женщины и дети, когда мужчины на войне, а неприятель подходит к порогу дома? Испугались женщины и дети, на ту сторону гор пошли прятаться.

— А вы почему остались, почему не бежали?

— Зачем нам, сынок, бежать? Мы люди простые и бедные. Только и можем надеяться на милость всевышнего. Пожалей нас, сынок, и аллах воздаст тебе по справедливости!

Атаназар оглядел безмолствующих людей: действительно ни одного человека в богатой одежде, все — преклонного возраста, все худые, как борзые, невольно вызывают сострадание.

Заметив на его лице сочувствие, Тачбахш-хан повел вокруг рукой:

— Взгляните, сын мой, на этих сидящих! Ни у кого в глазах вы не найдете следа радости. А почему? Этот выживший из ума Шатырбек обращался с ними хуже, чем с собаками. Вах, увидеть бы когда-нибудь, как будет обрублена нить его жизни.

В комнату заглянул Махтумкули. Кизылбаши приняли его за сердара, разом вскочили на ноги, дружно кланяясь, — так приказал накануне Тачбахш-хан. Махтумкули вежливо ответил на приветствие, опустился на кошму и сказал Атаназару:

— Ты бы, сынок, присмотрел за своими джигитами — как бы неровен час, бедных да слабых обижать не стали.

— Хорошо, — почтительно ответил Атаназар. — Из наших никто безобразничать не будет. Но… — он строго посмотрел не кизылбашей, — выходить из крепости не разрешается никому! Запомните и не говорите, что не слышали! Если кого поймают за крепостной стеной, на месте голову отрубят!

"А если не поймают?" — ехидно подумал Тачбахш-хан, но вслух сказал:

— Мы поняли ваши слова, храбрый джигит… А ну, глупцы, чего стоите, как истуканы! Идите прислуживайте гостям! Варите обед, кипятите чай! Быстро!

Тачбахш-хан забылся и спохватился только тогда, когда встретился с испытующим взглядом Махтумкули. На его счастье, Атаназар уже шел и не слышал, как властно он командовал — яшули так с людьми не обращается. Досадуя на свой промах, который мог обернуться большой неприятностью, Тачбахш-хан подсел к Махтумкули, заискивающе улыбнулся, обнажив черные обломки зубов:

— Приветствую вас, сердар-ага! Добро пожаловать!

Он, как и с Атаназаром, говорил на туркменском языке, с грубым акцентом. Махтумкули ответил по-персидски:

— Я не сердар, добрый человек.

Услыхав чистую, без малейшего акцента, персидскую речь, Тачбахш-хан неподдельно удивился и с новым интересом посмотрел на Махтумкули.

— Вы знаете наш язык? Кто же вы такой? Брат сердара?

— Даже не брат, — усмехнулся старый поэт.

— А кто?

— Такой же божий раб, как и вы.

— Как вас зовут?

— Махтумкули.

— Какой Махтумкули? Не поэт ли? — делая ударение на слове "поэт" и еще больше удивляясь странным прихотям судьбы, уточнил Тачбахш-хан.

— Да, он самый…

Тачбахш-хан почтительно привстал:

— Тогда давайте еще раз поздороваемся. Меня зовут Гуламали, я здешний яшули… Для меня счастье видеть ваше лицо — во всей округе нет человека, который не знал бы имени Адна-сердара и поэта Махтумкули!

Старый поэт пожал плечами.

— Мы с ним разные люди, — сказал он, словно обидевшись, что его имя названо рядом с именем Адна-сердара. — Здесь нет, наверно, ни одной горы, ни одного ущелья, по которым бы он не водил джигитов, а мой удел — не конь и сабля, а перо да бумага. Я и в ваши края-то пришел в первый раз.

Тачбахш-хан уловил скрытый упрек в словах поэта и с ловкостью прирожденного царедворца выправил положение:

— Мы жалеем, что вы не посетили нас раньше! Если ханы и сердары завоевывают землю саблей, то вы своими прекрасными строками навсегда покоряете сердца людей, заставляете звучать самые тонкие струны человеческой души!

Хитрый старик пустился в рассуждения о том, как он любит поэзию и поэтов, и в заключение попытался прочитать на память один из рубаи Омара Хайяма:

Здесь Тачбахш-хан запнулся и, повторив еще несколько раз "аз ноу", смущенно сказал:

— Старею. Когда-то знал много стихов и этот повторял, наверно, тысячу раз, а вот сейчас забыл, никак не вспомню. Валла, постарел!..

Махтумкули пришел ему на помощь: