Каменчане спешили не напрасно. Едва солнце выглянуло из-за горизонта, как впереди показалась Каменка. В низине, в прозрачной лёгкой дымке над Волчьей, из зелени садов выглядывали белые хатки, а по бокам их толпились овины, хлевы, сараи. Далеко за селом сплошными полосами протянулись дубравы, топи, сенокосы. И над всем — голубое спокойное небо.

Последняя короткая передышка. Волов, как это было заведено уже издавна, на этот раз не выпрягали. Каменчане осмотрели только возы и привели в порядок себя.

Гордей собрал чумаков.

— Что будем с ними делать? — показал он на Кислиевы мажары с углём.

— Если по-честному, то уголь наш.

— Наши руки рубили…

— Мы его везли…

— Охраняли… — послышались голоса.

— На нём наша кровь…

— И наших друзей, — добавил Головатый.

— Да, и наших друзей, — повторили чумаки за Гордеем и сурово сдвинули брови. Они снова представили себе мчащихся с диким воем ордынцев… тела мёртвых побратимов… могилу в степи у дороги…

Чумаки сняли шапки, склонили головы.

— Пусть берёт его кто хочет, только не Саливон.

— Ему ни мерки!

— Ни полмерки!

— Ни горсти!

— Ни уголька!

— Отдадим своим людям!

— У кого мало топлива…

— В кузню нужно дать.

— В кузню для всего общества, — заговорили, перебивая друг друга, каменчане.

— Так и сделаем! — сказал решительно Головатый и дал команду трогаться.

Мажары разъехались по селу. Чумаки подкатывали к дворам, вызывали хозяев и спрашивали, не нужно ли им топлива. Никто от угля не отказывался. Одни брали четверть, другие — больше. Слух о том, что раздают горючий камень, быстро разнёсся по всей Каменке. День был воскресный, каменчане находились дома: они выходили на улицу и охотно помогали чумакам разгружать уголь с возов.

К двору Кислия мажары ехали уже пустыми.

На свою усадьбу Савка въезжал с двумя своими и двумя возами Данилы. Откинув налыгач, кнут и шапку, он упал на колени посредине двора, поклонился до земли. Ему казалось, что рядом с ним, тоже на коленях, склонила голову и Оксана. И они вдвоём ждут благословения…

Вышедшая из хаты старая Васелина хотела броситься к сыну, но так не было принято, и она подходила к нему спокойно, неторопливо.

Поднявшись, Савка кинулся в объятия плачущей от радости матери и начал целовать ей руки, лицо. Васелина поздравила сына со счастливым возвращением и только потом посмотрела, что он привёз домой.

— А это, мама, — сказал, смущаясь, Савка, — дядько Данило, — он хотел сказать "отец", но не осмелился. — Это тот, у которого мы гостили и ковали в кузне тогда, весною, я тебе уже рассказывал…

После этих слов Савка окончательно смутился и, краснея, отвернулся.

— Да мы с тобой, Васелино, — выручая парня, вмешался кузнец, — вместе же бегали на улицу, на первые гулянья. Помнишь?.. — И он учтиво поклонился.

— Как же не помнить? Помню… — радостно проговорила Васелина. — Мы же тогда соседями были.

— Так, может быть, и сейчас будем соседями. Да ещё более близкими, роднее… — лукаво подмигнув, сказал Данило.

— С добрыми людьми, как говорится, худо не бывает, — ответила Веселина. — Ой! Да что ж это мы топчемся здесь, среди двора? Заходите в хату, мои милые, заходите. Приведите себя в порядок с дороги, а я тем временем приготовлю на стол.

Мужчины подкатили в тень к сараю возы, выпрягли волов, пустили пастись на луг лошадей, разгрузили уголь, перенесли в кладовую оружие.

Переодевшись в чистую одежду, Данило и Савка вошли в хату. На пороге, как полагается, их встретила радостно хозяйка Васелина. Она открыла настежь двери и пригласила в небольшую, в два окна, светлицу.

Дубовый, покрытый белой скатертью стол был уже заставлен бутылями с вином, наливками, настоянной на разнотравье водкой, мисками с холодцом, жареными пампушками с чесноком, пирожками с ягодами и капустой, в мисках, на широких тарелках красовались янтарно-красные баклажаны, огурцы, свежие и солёные, будто покрытые изморозью кисти винограда, яблоки, груши и сливы; глиняную солонку окружали золотисто лоснящиеся отборные луковицы, сизые головки и зубки чеснока и всякое огородное зелье; отдельно на деревянном подносе лежали крутобокие зеленокорые и рябокорые арбузы, жёлтые набухшие — треснувшие дыни.

— Здравствуй, матушка! — весело прокричал с порога Гордей Головатый. — Угощаешь?

— Просим, просим дорогого гостя, — откликнулась Васелина и поставила на стол ещё одну миску и ложку.

Переступив порог, Гордей поклонился, поцеловал хозяйку, сел за стол и, приняв от Васелины полную чарку, с укором глянул на молодого хозяина:

— Что ж ты, Савка, такой неосмотрительный. Во двор заехал, а ворота — настежь. Заходи кто хочешь, хоть волк, хоть Саливон.

— А и правда! — охнула Васелина. — Волка, правда, не так страшно, как Саливона. Ведь Кислий лютее зверя. Пойди, сынок, закрой.