— Плохо получилось, ребята. В батальон проникли супостаты, крамольники, они подпоили главарей. Хотят организовать разбойничью банду, захватить оружие и уйти в горы, чтобы грабить мирных жителей. Это они называют революцией. Не понимают, что верных присяге и престолу солдат больше, чем бунтарей. Из Ташкента на рысях уже идут казаки. Всем крамольникам — крышка!

В солдатскую среду не успели широко проникнуть революционные идеи. Большинство верило начальству, не сомневалось в том, что бунт задохнётся. Поэтому, когда офицеры призвали солдат послужить царю и отечеству, нашлись добровольцы, пожелавшие усмирить мятежников.

Тем временем около трёхсот человек двинулись к стрелковому батальону. Послышались нестройные возгласы:

— Братцы! Присоединяйтесь к нам!

— Долой самодержавие! Отомстим за Ленский расстрел!

— Смерть офицерам! Землю — крестьянам! Свободу — рабочим!

Никто не ответил. Раздалась чёткая команда, и темноту ночи разрезала яркая вспышка огня. Сапёры остановились.

Снова прозвучала команда:

— По изменникам присяги, по разбойничьей банде!..

Грянул залп. В рядах восставших послышались стоны.

— Ребята, отступать! За мной! — зычно крикнул Волков.

Сапёры беспорядочной толпой последовали на ним.

Но наперерез им двинули учебную команду. Пришлось уклониться. Вдали, видимо не узнав в темноте своих, команда обстреливала стрелковый батальон.

Перед восставшими появилась новая вооружённая часть. Снова команда, вспышки огня, выстрелы, жужжание пуль, крики и стоны. Сапёры дали ответный беспорядочный залп, другой…

— Патроны кончаются! — с отчаянием крикнул Бунин.

— К Ханым-арыку! — скомандовал Волков.

Он понял — восстание задохнулось. Осталось одно: укрепиться в бараках Второго стрелкового полка. Там была крепкая революционная организация. Конечно, сдача неизбежна, но можно будет выговорить кое-какие льготы. Иначе подвергнутся уничтожению почти триста человек.

Но расчёты Волкова не оправдались. За спиной оказалась рота юнкеров, а впереди Первый стрелковый полк и подоспевшая сотня казаков. Завязалась слабая перестрелка, патроны кончились. Казаки и команда разведчиков приступили к разоружению сапёров. Кое-кто успел переправиться через Ханым-арык и бежал в степь. Но большинство сдавало оружие врезавшимся на копях казакам. Одна группа, где были Бунин и Гессен, яростно отбивалась штыками.

— Кончено! Хуже смерти ничего не будет! — крикнул Волков и бросил винтовку, Товарищи последовали его примеру.

Поздним вечером техник Глухов ехал из Ташкента в селение Троицкое к брату. В переулке он заметил прижавшегося к дереву солдата в мокрой одежде.

— Не выдавай, — тихо произнёс беглец.

— Один? — спросил Глухов.

— А тут в огороде ещё двое…

— Зови. Пусть обождут вон в тех зарослях, Приду за ними, когда тебя устрою.

Солдат сбегал к сухому арыку, где залегли товарищи, переговорил с ними и вернулся.

Глухов решил одного спрятать до поры до времени на сеновале у брата. В Егоре он был уверен — по выдаст, Дмитрий повёл солдата огородами к сеновалу.

— Залезай. Жди, когда придут. Не кури.

— Некурящий, — ответил солдат, стуча зубами. Быстро взобрался наверх и зарылся в сено. Глухов снял лестницу, отнёс её за постройку. Затем пошёл по переулку, окликнул двух беглецов:

— Таясь, следуйте за мной.

Он привёл их к Нурмату, там были Ильгар и Азиз-певец, младший сын Арина. Солдатам обрили головы и переодели в узбекские костюмы: чернявого в халат, а белобрысого в женскую паранджу. Ильгар и Садык посадили их на арбу и повезли в старый город. С ними ехал и Азиз.

В Троицких лагерях всё ещё раздавались выстрелы, прожекторы, как щупальцами, шарили лучами во всех направлениях. Дмитрий вызвал брата и шёпотом объяснил, в чём дело.

— А мы думали, ночное ученье проходит. Будь покоен, Митяй, вызволим христианскую душу. Спрячу парня в саду, там тайничок есть, ни одна живая душа не узнает. Еду сам носить стану, баба у меня шумливая да языкастая, ещё проболтает…

— Чего-то вы там гуторите? Идите в хату чай пить, — позвала гостя жена Егора.

— Слышь, жена, мы-то думали, ученье в лагерях, ан это бунт, Митяй сказывает. Так ты нишкни. Никому ни слова: по судам затаскают.

— Ой, батюшки-светы! Бунт затеяли, охальники.

— Коли кто сунется к нам, гони, — продолжал Егор. — Чтобы не укрылся у нас.

— А я их уважу ухватом, окаянных.

На следующий день, когда ловили разбежавшихся солдат, патруль сунулся было во двор Егора, но разъярённая женщина подняла такой крик, что привлекла внимание командира роты капитана Жильцова.

— Что тут у вас? Почему шум? — спросил он, недоумевая.

А женщина вцепилась в патрульных.

— Арестуйте их, изменников, охальников! Ваше благородие, это бунтовщики, хочут спрятаться у нас в сарае… У, треклятые, против царя-батюшки пошли!..