— Мы тебя побеспокоили? — извинился Анатолий. — Ты занят?

— Та нет, ничего, обыкновенно танцую.

— Вечеринка?

— Та нет, индивидуально танцую, разбираю танец.

— Ты катался с Оленькой на велосипеде?

— На велике? Я их всегда катаю — мелюзгу. Не жалко, рама крепкая.

— А где теперь Оленька?

— Где ей быть — дома сидит… Ой, нет, позабыл, ее Татка позвала. Это напротив, одноэтажка во дворе. Они всегда там на крыльце сплетничают.

— Ну, спасибо. Танцуй на здоровьечко!

Тата…

Вертлявая девочка, которую они встретили вчера на трассе, — что-то настороженное, взрослое во взгляде. Анатолий подумал об Оленьке: сплетни на крыльце, летающие тарелки, спрятанный полевой бинокль, шоколадный фургон — маленькое существо в потоке жизни; вспомнилось почему-то гнездо в перелеске, втоптанное в глину.

— Заглянем в одноэтажку, Никита?

Девочки судачили на крыльце.

— Это нечестно, Татка, нечестно, зачем на Ольку накапала?

— А нехай не треплется, не распускает язык про всякое, шоколадный фургон, шоколадный фургон, больше всех ей надо.

— Все равно нечестно. Она ж только нам говорила, а ты сразу мотнулась и высказала.

В свете яркого уличного фонаря они выступали резко, без полутеней. Завидя чужих, девочки притихли; самая маленькая, с куклой на руках, поднялась с крыльца и сказала:

— Здравствуйте, у нас никого нет дома.

Старшая ткнула ее в спину: «Цыц, ты!»

Анатолий сразу признал Тату.

— Здравствуйте, девочки, добрый вечер.

— Добрый вечер. А шо вам надо? — выдвинулась вперед Тата.

— Мы за Оленькой пришли. Говорят, она с вами играла.

— Ну и что? Поиграла и сорвалась. Очень надо.

— А где же Оленька?

— А мы почем знаем? Где ходит, там и есть. Совсем даже не обязаны знать про вашу Ольку.

— Как тебе не стыдно, — подскочила к Тате девочка с куклой. — Сама на Олю наговорила, а сама говоришь. — Придерживая куклу, свободной рукой указала на пустырь. — Оленька на левадке, ее какие-то чужие позвали. — Запнулась, будто дернули ее сзади, по тут же добавила: — Да вы не беспокойтесь за Олю, здесь же кругом люди, мы аж до яра гуляем запросто.

Подошли к пустырю.

— Придерживайся, Никита, построек, а я пойду вдоль траншей.

Оттого, что в домах, окружающих левадку, горел спет, на пустыре было совсем черно, точно тени со всех углов сползли в низину.

Анатолий слышал шаги Никиты на асфальтовой дорожке, проложенной вдоль построек, они отдавались гулко — его размашистый шаг раздражал Анатолия, он старался идти бесшумно, пробирался среди навала бетонных колец, блоков, невольно заглядывал в глубокие канавы, вырытые под центральную магистраль газопровода. В темноте все было обманчиво: ссохшиеся груды цемента, сорванная обмотка труб, штабеля песка и щебня. Они прошли пустырь до Нового поселка, обогнули котлован, скопленье складских строений, гору старой тары — и за ней сразу в огнях открылись очертания новостроек, нового города, графически четкие, оживленные неоновой подсветкой Дворца культуры, ресторана, летящими фарами машин.

— Из темноты это чередование освещенных объемов выглядит здорово! — остановился Никита.

— Ты топал по асфальту, как бегемот, — оборвал его Анатолий. — Пройдем еще раз по левадке. Заглянем на квартиру, может быть, Оленька уже вернулась.

— А все ж таки здорово из темноты… Декорация романтического спектакля!

— Повернем на пустырь…

— Смотри! — остановил друга Никита. — Оленька!

На открытой веранде ресторана, возвышавшейся над панелью проспекта, за ближним столиком сидела Оленька и ела мороженое. Отставленные стулья по бокам столика пустовали. Две вазочки по другую сторону стола были, очевидно, опустошены. Анатолий щурился, глаза не сразу привыкли к свету — Оленька сидела на веранде под лампионами, в уюте и покое, — предчувствия недоброго рассеялись, девочка нашлась…

Но Анатолию стало тревожно, тревожней, чем на пустыре.

— Пойдем посмотрим, что там на веранде.

Они пропустили машины, спешившие проскочить под мигнувшим желтым огнем, перебежали проспект в неположенном месте; поднимаясь по лестнице, приглядывались к тому, что творилось на веранде. Это был час, когда дневные посетители давно схлынули, а ночные завсегдатаи еще не появились. Оленька сидела в стороне, спиной к проспекту; наклонив вазочку, тщательно подбирала остатки мороженого. Против нее стояли две опустошенных вазочки — вторично и особо отметил Анатолий.

— Разрешите? — подошел он к столику; Никита приблизился с другой стороны.

Оленька не сводила глаз с остатков растаявшего мороженого.

— Ты здесь одна, Оленька?

Наконец она подняла глаза — ни удивленья, ни испуга.

— Ага. Они уже поуходили.

— Кто ушел, Оленька? — Анатолий неловко передвинул стул, так что дюралевые ножки заскрежетали по плитам. Никита бесшумно присел к столу.

— Эти, которые приходили, — разумные, серые глаза Оленьки скользнули по лицу Анатолия, остановились на бороде Никиты.