— Забыл!

— Что случилось, Толя?

— Альбом забыл… Ларочкин альбом.

— Завтра забежишь.

— Девочка обидится, решит, что не хотел взять.

— Чудишь, Толя.

— Я мигом.

— Как знаешь, а я домой, работать. Ступай, если охота.

Эльза Захаровна свысока, придирчиво относилась к соседям, хоть к тем же Крутоярам, осуждала, что неладно живут: дрязги, крики, срам на весь поселок. И сама дорожила мнением людей. А тут вдруг… Как стряслось, с чего началось? Появление Чередухи, приход Анатолия, одно к одному, Пахом Пахомыч неосторожное слово бросил, что-то пустячное зацепило — и пошло, вспомнилось разом все: обиды, долгие отлучки Пахома Пахомыча в город, ночные ожидания; много недоброго наговорили друг другу. Не заметили, как Ларочка вбежала в комнату:

— Что вы… Да вы что, люди кругом… — кинулась закрывать окна, руки дрожат, едва створки свела, задернула зачем-то занавески, оглянулась, а матери уже нет в комнате.

— Как вы посмели… — накинулась на Пахомыча. — Как могли!

— Спокойней! Не знаешь, не слышала — не вмешивайся, — буркнул Пахом Пахомыч. — Эльза Захаровна зря расстроилась…

— Неправда, я слышала, это вы кричали. Посмели на маму кричать. — Лариса бросилась к двери.

Таранкин задержал ее:

— Успокойся, не тревожь напрасно Елизавету Захаровну, ей надо одной побыть, прийти в себя, одуматься.

— Это вы?.. Вы о маме заботитесь? Это вы такой заботливый? Думаете, не знаю? Я все про вас знаю, видела вас с кривоногой Симкой, в машине ее катаете. И в поселке про вас всякое говорят. Вот!.. — Она думала, Пахомыч рассердится, станет кричать, руку на нее поднимет. Но он лишь смотрел пристально, удивленно — возникло вдруг что-то непредвиденное.

— Успокойся, успокойся, — наконец проговорил он. — Ни себя, ни мать не терзай. Ничего нет, поняла? Нету ничего, не нарушено. Бабы наплели. А твое дело школьное, не позволяй себя впутывать. Отойди и не пачкайся.

— Отойти? И вы об этом говорите так просто и спокойно?

— А что толку шуметь? Нашумелись уже. Далась вам эта Чередуха… Что она мне? Третий горб верблюду! Успокойся и не думай. И не тревожься понапрасну, поняла? Ступай себе. Ступай. А мамочку не тревожь, пусть успокоится.

Если бы он орал, грозил, накинулся на нее — Ларочке не было бы так противно и страшно. Но он спокойно, рассудительно отряхнулся от Симки, как от прошлогоднего листа…

— Вы… Вы… Прямо не знаю, кто вы!..

Лара кинулась к себе на верхотуру.

Она уже не слышала, не хотела слышать, что там внизу. В беседке чуть виднелось расплывчатое, в тенях, белое пятно. Ей стало жаль мать. Она спустилась к ней.

Анатолий нашел Эльзу Захаровну и Ларочку в беседке.

— Вот видишь, мама, он вспомнил, он вернулся! — Лара прижалась щекой к плечу Эльзы Захаровны, щурясь поглядывала на гостя. — Вы очень внимательны, Анатолий.

— Садитесь, Толя, в плетенку, отдыхайте, у вас усталый вид, — пригласила Эльза Захаровна; она, как всегда, старалась держаться уверенно, с достоинством, но глаза были неспокойны. Ларочка, незаметно стиснув ее руку, поднялась.

— Вы очень, очень внимательны, Анатолий, вспомнили о моей просьбе! — она подхватила лежавший на столе альбом. — Но я раздумала, так, знаете, взяла и раздумала!

— Не обижайтесь на нее, — проводила взглядом дочку Эльза Захаровна. — Видите, какие они у нас — с фокусами.

Посидели немного, говорили о незначащих вещах; заметив, что Анатолий собирается уходить, Таранкина не стала его задерживать.

— Я провожу вас.

— Ну, что вы…

— Провожу, а то у нас тут переулки, закоулки, фонарь один на всю улицу. Не дошли они до калитки — Ларочка выскочила на балкон:

— Анатолий… Толя… Подождите!

Яркий красный жилет мелькнул и скрылся за дверью, через минуту возник в саду:

— Мамочка, не беспокойся, я сама провожу Анатолия моей заветной тропкой через рощу.

— Лариса, что за дикости, ночь на дворе!

— Ой, мамочка, детское время… Пошли, Анатолий, давайте наперегонки! Не оглядываясь кинулась к роще, ждала Анатолия на поляне.

— А вы на стометровку не годитесь.

— Ты права, девочка, до спринтера мне далеко… Да и дорожка не спринтерская. — Анатолий смотрел на уходившую в темень тропку. — Здесь мы расстанемся.

— Что-о? Опасаетесь за меня? Боитесь, что буду возвращаться одна? — Она презрительно фыркнула. — Подумать, домашний, комнатный лес, я здесь в любое время запросто топаю.

— Раньше и у меня многое было запросто. А теперь… Вчера ночью я смотрел на окна вашего дома, все были темные, лишь одно светилось долго-долго, дольше всех в поселке. Чье это окно, Ларочка?

— Сами знаете, — потупилась Лара.

— Когда я приходил домой поздно, очень поздно, тоже светилось только одно окно, во всем доме.