Вся пустыня до горизонта была завернута в серое пыльное облако. Плотный ветер ощущался как живая масса. В небо гигантскими черными воронками уходили смерчи. Блеклый утренний свет еле пробивался сквозь мглу. Казалось, все живое попряталось, притаилось и пережидало бурю! Но нет! Сквозь ураган двигались люди. Гобовда и шофер ложились грудью на ветер и шли. Ни раскаленный песок, бьющий по забинтованным лицам, ни сыпучий грунт, засасывающий ноги, ни жар пустыни, обжигающий легкие, не останавливали их. Взбираясь на барханы, они падали на четвереньки и ползли, помогая друг другу. Иногда присаживались за каким-нибудь из песчаных бугров, сверяли по компасу направление и снова брели вперед. Останавливались, осматривались. Но пустыня была закрыта мутной, непроницаемой завесой, бархатные цепи казались волнами бушующего моря. Желтыми волнами. В них, как и в голубых, гибнут, только не тонут, а умирают от жажды.

Время подходило к полудню. Горячий воздух перехватывал дыхание. Даже гранит не выдерживает дневного жара пустыни – трескается, а люди шли, волоча ноги по сыпучему песку. Остановки стали чаще, отдых продолжительней. Гобовда начал отставать. Пройдя еще немного, он сел на песок. Черный вихрь угрожающе пронесся над его головой. К нему вернулся спутник и, оттягивая бинт, закрывающий рот, закричал:

– Товарищ лейтенант, где-то здесь, совсем немного осталось. Не найдем, тогда…

– Что тогда?

– Взгреет меня командир части за оставленную машину! – он махнул рукой и, выплевывая песок, помог подняться. – Не отставайте.

Поддерживая друг друга, они взобрались на холм и свалились в мягкую горячую пыль. Шофер сел, повернулся спиной к ветру, посмотрел в сторону, где, как ему показалось, виднелись какие-то силуэты. Внезапно он вскочил, протер глаза: прямо перед ним маячил кусок глинобитной стены и пригнувшийся к земле куст саксаула.

– Товарищ лейтенант, перед нами кишлак Тахтыш-Чок!

– Спасибо, друг, ты не шофер, ты волшебник. Ты настоящий солдат! – Белые потрескавшиеся губы Гобовды попытались сложиться в улыбку: – Благодарю за службу.

Старенькая полуторка неслась по наезженной дороге, поскрипывая на перекатах. Василий Тугов трясся в кабине, проклиная дорогу. Над автомашиной проревело звено штурмовиков. Тугов проводил их взглядом и вздохнул. В небе множился гул авиамоторов. Потрескивали пулеметы. Смещаясь на восток, шел бой. Маленькие крестики в небе описывали круги, взмывали, падали вниз, объятые пламенем и дымом. Тугов начал отличать самолеты. Вот пара «Яковлевых» рассекла звено «мессершмиттов». Ведущий на большой скорости, как рыбка, нырнул под живот чернокрылого, и сразу послышалась пулеметная дробь. Промаха быть не могло – стрельба велась с очень короткой дистанции. Из пробитого радиатора «мессершмитта» распылялась белая водяная полоса. Потом появилась струйка дыма, и он вздрогнул, завис, факелом пошел вниз.

«Аэрокобры» отбивались от «фокке-вульфо. в». Головной «фокке» дал сильную дымовую завесу. Тугов определил: из крыльевых пушек, из синхронных, трасса незаметна. Наш ведущий энергично ушел из-под обстрела, ведомый… ведомый опоздал. Что это! Тугов схватил за плечо шофера.

– Стоп! Остановитесь! Стой, говорю!

От резкого торможения занесло кузов. Тугов выпрыгнул на ходу, еле удержавшись на ногах. Сбитый летчик падал; не раскрывая парашюта, затяжным прыжком уходил из зоны боя. Над ним появился белый язык. Купол наполнился воздухом и сразу обмяк, как проткнутый мяч. В стороны полетели обрывки шелка. Они белыми пятнами держались в небе, а летчик, кувыркаясь, приближался к земле, стремительно, неудержимо. Верхушка холма скрыла его.

Тугов побежал. Там, за бугорком… Резкая боль в легких подогнула колени, и он перестал махать руками, прижал их к груди. Вот парашют… спутанные стропы… распластанный человек. Тугов приподнял летчику голову, ладонью стер с лица красную землю, пошевелил мягкую, как резина, руку. Сзади тяжело дышал подбежавший шофер.

– Что, лейтенант?

Тугов показал на парашют. На разорванных кусках зияли дыры с желто-черными рваными краями. Шофер взял полотнище, и оно расползлось в его руках.

– Похоже, кислотой! – разминал он в пальцах и нюхал бурую массу.

– Подгоняй машину, – сказал Тугов и прикрыл погибшего остатками парашюта.

Теперь автомобиль осторожно огибал рытвины, плавно взбирался на бугры. Тугов смотрел на бездыханного летчика, лицо которого, почти без ссадин, покойно смотрело в небо открытыми глазами.

При подъезде к военному городку Тугов увидел стоящего посреди дороги человека. Узнал Евгения Шейнина. Шофер остановил машину. Шейнин взялся за борт:

– Звонил в госпиталь, узнал о твоем выезде и вот… встречаю.

– Спасибо, Женя.

– Скукотища без тебя. Пока ты валялся, я ведь на задания не ходил зачехлили намертво. Кладовщиков и каптеров обучаю, от комбата благодарность поступила.

– Я тоже теперь, наверное, подштанниками заведовать буду.

Шофер нетерпеливо засигналил.

– Залезай, Женя, посмотри…

Шейнин встал на подножку, прыгнул в кузов. Глядя на мертвого летчика, медленно разогнулся. Снял фуражку.

– Истребитель-латыш с «тройки». Помнишь, прикрывал нас в первом полете… Падал парень, а глаза не закрыл, так и глядит синими. – Шейнин оторвал полоску перегоревшей ткани от парашюта и задумчиво рассматривал ее, пока ехала машина.