– Я должен? – спросил Батурин командира.

– Нет. Но справиться с обледенением, пожалуй, сможешь только ты.

– Пожа-а-луй… Мне пора туда? – Батурин нарисовал пальцем над головой крест, и щека его криво дернулась. – Старый лапоть истоптал уже пятки?

– Это не ты говоришь, Николай.

– Не жми!

– Донсков в отпуске… если бы присутствовал…

– То согласился бы на полет. Давишь? «Попробуй, Коля!» Сколько раз ты мне давал такие предложения? И я, как осел, «пробовал»!

– Были и удачи.

– Считай, они ушли от меня!.. Пошлешь Богунца?

– Ни в коем случае… Еще веришь в приметы? – только губами улыбнулся Комаров, увидев, как Батурин сел и потер пальцами уголок стола.

Председатель рыбхоза сгорбился на стуле у сейфа, рядом с ним продолжала стоять женщина, не отводя от пилота бело-зеленых печальных глаз.

– Они-то тут как очутились? – негромко спросил Батурин.

– Были в райцентре. Туда пришла радиограмма. На гоночных оленях и прибежали.

– Рассказывайте о деле.

Батурин слушал, положив руки на колени, опустив голову. Почти все, что говорилось, знал из телефонного разговора. Сейчас только тянул время. Думал. Думал уже о полете.

– Квадрат? – неожиданно перебил он командира.

– Восьмой по двухкилометровке. Советую прочесывать галсами. 51

– Сколько на подготовку?

– Вертоплан, бортмеханик и пилот Луговая готовы, ждут на аэродроме.

– Что-о? Луговая? – Батурин тяжело встал. – Вы не подумали, товарищ командир. С пилотом Луговой лететь нельзя. Я иду в бой, и мне нужно надежное прикрытие, а не детский сад в обозе. Вот Богунец подойдет. Опытный, сильный, уравновешенный, с отличной техникой пилотирования…

– Нет, Николай Петрович! Богунец на правом сиденье давно не летал. С радиокомпасом он работает хуже, чем Луговая. Он тоже командир, но с другим почерком полета, в сложной ситуации может взять инициативу на себя, и вы помешаете друг другу. Пойдете только слетанным экипажем.

– А если я попрошу тебя как друга? Пойди навстречу один раз, а потом… Хоть в пекло по твоему приказу, не задумываясь.

– Я и так беру на себя больше, чем можно, товарищ Батурин.

– Вот и заговорили на «вы». Сколько лет крыло к крылу, а свой пуд соли не доели. Не полечу… Я пас!

– Хорошо, Николай, тогда полечу я. – Комаров пошел в угол к вешалке, снял с крючка потертый реглан.

– Безрассудство! – Батурин шагнул, вырвал из рук командира кожаное пальто и швырнул на пол. – Ты отстранен! Почти два месяца не брался за штурвал! Ваньку валяешь? Тебе не жалко девчонку, которая только начала жить? Дует сильный шалоник, он подопрет метель к морю… Дай Богунца! Я обещал ему!

– Нет… Время бежит. Не тяни. Прошу тебя, не тяни, Коля!

– Значит, если не я, то ты?.. Выбора нет. Давай обнимемся. В случае чего догуляй за меня отпуск…

Вертолет грохотал, трясся железными бортами, притопывая резиновыми колесами на земле. Нужно было одно движение руки, чтобы оторвать его и сунуть лобастой головой в мокрую метель. Батурин через блистер двери смотрел на расплывчатую сгорбленную фигуру Богунца, провожавшего их, а видел лицо Наташи. Она проверяла приборы, настраивала радиокомпас и все это делала с каким-то несерьезным видом, посматривая на Батурина и улыбаясь. Пушистая прядь волос вылезла из-под мужской кроличьей шапки, почти закрыла синий лукавый глаз. «Собралась на прогулочку!» – зло подумал Батурин.

– Карту! – От резкого, тяжело брошенного слова Наташа погасла, быстро стала читать карту обязательных проверок перед вылетом. Еще раз, посмотрев на Богунца, пропадающего в мокром вихре от винтов, Батурин поднял машину и с грохотом вспорол воздух прямо над вращающейся антенной радиолокатора.

Проработав не один год в капризном небе Кольского полуострова, Батурин, как свое лицо, изучил этот кусок гранитного финно-скандинавского щита. Не видя земли, он по времени знал, что вертолет подходит к реке Вороньей, которая, похитив воду у Ловозера, тащит ее в Баренцево море. В хорошую погоду он с удовольствием посмотрел бы на скалистые останцы Священной горы. Пролетел бы над искрящимися полосами снега в радиальных трещинах ледяных цирков. Приласкал бы взглядом ручьи-снеженцы, бегущие к голубым озерам-ламбинам. Пошел бы по руслу реки прямо к Баренцу. Но сейчас серая муть наглухо закрыла землю, и приходилось тащиться только по радиопеленгу.

И все-таки страшным был не слепой полет. Плотная метель и туман Батурина только настораживали, заставляли быть внимательным, собранным. Сегодня давало себя знать обледенение – бич осеннего неба. В ОСА это явление природы называли «живоглот». Машина могла за несколько минут обрасти льдом, потерять аэродинамические качества и неуправляемой упасть.

Уже через несколько минут после взлета бока вертолёта отлакировались тонким льдом, а на лобовых частях машины появилась ноздреватая корка. Винты и стекла кабины летчиков, обрызганные спиртом из антиобледенителей, еще оставались чистыми. Но надолго ли? Даже двойного запаса спирта хватит только на полчаса минус шестиминутный хвостик.