При этом надо отметить, что столь высокий уровень открытости и гласности ни тогда, ни сейчас даже не снился зарубежным спецслужбам, что подчеркивали журналисты всех стран. Мне неоднократно приходилось выслушивать «претензии» со стороны наших коллег из соответствующих подразделений зарубежных спецслужб, когда они упрекали нас в том, что мы, активно и продуктивно работая со СМИ, ставим их в крайне затруднительное и деликатное положение, потому что они не могут ответить тем же и поэтому постоянно подвергаются критическим нападкам со стороны своих СМИ и общественных институтов.

А получилось так потому, что нам приходилось работать, можно сказать, в уникальной обстановке. После начала перестройки и последовавшего за этим разгула гласности многие стали понимать эту самую гласность весьма своеобразно, подвергать все наше советское прошлое безусловному и тотальному очернению. На органы государственной безопасности обрушился шквал критики. Порой эта критика была правильной, справедливой, но по большей части совершенно незаслуженной. Вот нам и пришлось отражать эти атаки. А ведь нас в ту пору было всего 15 человек!

Поэтому решение о создании Центра общественных связей явилось логической реакцией на сложившуюся ситуацию и с энтузиазмом было воспринято всеми сотрудниками, надеявшимися, что им удастся закрепить и развить достигнутые успехи.

С первых дней совместной работы я разошелся с новым руководством в понимании задач, которые должен решать ЦОС. Резко и притом в неблагоприятную сторону изменилась обстановка в коллективе. На смену старым стали вырабатываться новые штампы, вся доводимая до общественности информация стала строго дозированной, любая разумная инициатива глушилась на корню, каждое сказанное нами слово, любое мероприятие проходило длительную и сложную процедуру согласования. Мы по-прежнему многое умалчивали или стыдливо мямлили о том, что было известно всем и ни в одной цивилизованной стране не составляло никакого секрета.

Для меня этот год стал самым трудным периодом во всей моей многолетней карьере в органах госбезопасности, о котором я сейчас вспоминаю без всякого удовольствия. Не раз и не два я подумывал о том, чтобы уйти из ЦОС, и только ряд незавершенных проектов удерживал меня от этого шага…

А затем наступил август 1991 года. Обращение ГКЧП застало меня в Кишиневе, где я вместе с семьей проводил отпуск. Повинуясь годами выработанному правилу в критических ситуациях находиться на службе, 20 августа, прервав отпуск, прилетел в Москву. Сразу позвонил в ЦОС и узнал, что здание КГБ фактически блокировано, контакты с прессой затруднены, да никто и не пытается с ней общаться, хотя информация поступает. Посоветовавшись с коллегами, решили, что мне не стоит появляться на работе, а лучше находиться в городе и свободно общаться с прессой, получая необходимую информацию по телефону.

Уже вечером 20 августа я дал первое интервью французскому телевидению, которое было показано во многих европейских странах. В течение последующих двух дней ко мне домой непрерывно приезжали иностранные корреспонденты, и я' комментировал происходившие события, используя информацию, переданную мне из ЦОС. 23 августа вместе с Войтеком Дзержинским, внуком «железного Феликса», мы находились на Лубянской площади и комментировали варварскую акцию по сносу памятника основателю КГБ.

Спустя год я сделал телевизионный фильм о событиях этих дней, который с большим успехом демонстрировался на Каннском фестивале телевизионных фильмов.

Что больше всего запомнилось в эти трагические дни и месяцы 1991 года? Арест председателя КГБ В.А. Крючкова и обыск в его кабинете. Назначение В.Бакатина председателем КГБ и его заявление о необходимости «покончить с КГБ»… Вынужденная отставка Л.В. Шебаршина и отделение внешней разведки, ставшее началом развала КГБ. Прокурорское рвение С.Станкевича, возглавившего парламентскую комиссию по «расследованию деятельности КГБ». Трусость некоторых руководящих работников КГБ, каявшихся перед этой комиссией и закладывавших своих коллег. Храбрость и порядочность командира «Альфы» В.Ф. Карпухина, пожалуй, единственного, кто не дрогнул и не уклонился от ответственности. Мстительное злорадство О.Калугина, с видом победителя разгуливавшего по зданию КГБ. Наглость Б.Курковой, в поисках «криминала» облазившей со съемочной группой все закоулки здания КГБ. «Демократический задор» попа-расстриги Г.Якунина и его верного соратника В.Пономарева, шаставших по всем подразделениям и совавших свой нос во все дела. Самодовольная улыбка Внуковского, позировавшего перед телекамерой в баре ЦОС на фоне разложенных на столе томов дела его агентурной разработки… Да разве можно перечислить все грязное и недостойное, что творилось тогда в стенах КГБ?!

Ощущать свою полную беспомощность, быть безучастным свидетелем творимых безобразий было невыносимо, и я решил уйти в отставку. Моей последней акцией в качестве сотрудника ЦОС было никем несанкционированное выступление по московскому телевидению с комментариями по поводу выдачи В.Бакатиным оперативной техники в здании американского посольства, которую я охарактеризовал как смесь глупости и предательства. И снова, теперь уже в последний раз, я оказался первым, кто публично дал оценку этому поступку!

20 декабря 1991 года, в годовщину создания ВЧК-КГБ, я ушел в отставку, прослужив в органах госбезопасности верой и правдой ровно тридцать лет! Несмотря на драматический финал моей карьеры, совпавший к тому же с ликвидацией КГБ и распадом СССР, я никогда не жалел, что она закончилась именно в ЦОС. Здесь я приобрел профессии писателя и кинематографиста, обзавелся многочисленными полезными связями в творческой и журналистской среде, и это очень помогло мне выжить и не пасть духом в последующие нелегкие годы.