– Это не солдаты, а сброд! – сплюнул он, вернувшись на позиции. – У нас в Домреми и то лучше умеют воевать!

– Больше никого не нашлось, – бросила ему Жанна.

Она не понимала, что происходит. Бездеятельное сидение при дворе, отсутствие прежнего пыла и веры в неё среди солдат сделали своё дело – она вдруг испугалась. Простая стычка с бандитами оборачивалась целым сражением, но Жанна не могла себя заставить выехать вперёд и, как прежде, воодушевить идущих за ней уверенностью в победе.

– Может, послать в Ланьи? – спросил у неё Фуко. – Гарнизоном там командует Хью Кеннеди, он поможет.

– Посылайте, – махнула рукой Жанна.

Больше не было её белых доспехов, не было знамени, казалось, не будет и победы. Беспомощно озираясь на свой потрёпанный отряд, девушка чувствовала, что и сил у неё не осталось.

– Я не вернусь в Домреми, и ко двору не вернусь ни за что, – прошептала она стоявшему рядом Пьеру д'Арку. – Здесь меня или убьют, или возьмут в плен, что ещё хуже…

– Да ну… брось… – пробормотал в ответ Пьер. – Какой плен? Кто позволит?.. И про смерть не думай. Столько раз тебя Господь спасал… Вот поправится наша Жанна, пошлёшь за ней кого-нибудь, и всё станет, как прежде…

Жанна не сразу поняла, что он имеет в виду Клод, которую с детства привык называть Жанной. А когда поняла, испугалась ещё больше. Что-то подсказывало ей, что всё закончится очень скоро. Но для себя она была готова к любому плохому исходу, а вот для Клод испытаний больше не нужно…

Кеннеди поспешил на подмогу по первому зову. Ему, шотландцу, приехавшему во Францию с отрядом Джеймса Стюарта и прошедшему с ним вместе и Божанси, и Вернейль, не так давно была оказана королём Шарлем высочайшая честь – разрешение включить в два поля своего герба французские лилии. И, словно оправдывая это небывалое отличие, мессир Хью вывел из Ланьи весь свой гарнизон, с арбалетчиками и кулевринами, которые, не мешкая и очень умело, развернул против холма, где засели бургундцы. Франке Арасский явно не ожидал, что воевать придётся на два фронта. Он пытался рассредоточить своих людей, чтобы держать оборону и туда, и сюда. Но, едва полетели первые ядра кулеврин, солдаты Жанны и гарнизон де Гирезме снова пошли в атаку, не давая ему возможности оценить обстановку как следует.

Паника, поднявшаяся на холме, уже ничем не напоминала прежние, организованные отражения штурмов. Бургундцы, беспорядочно отстреливаясь, спасали свои шкуры и разбегались кто куда. Сам Франке тоже пытался бежать и почти взобрался уже на пойманного в суматохе коня, но какой-то французский лучник, расстрелявший стрелы в бою, сшиб его удачно брошенным камнем. Франке упал, запутался ногой в стремени, и едва не погиб под копытами мечущегося в панике коня. Ворвавшиеся на холм французы, скрутили его, пиная и ругаясь, и Хью Кеннеди пришлось призывать на помощь своих капитанов, чтобы усмирить солдат и не дать им порвать Франке на куски. Но другим пленным повезло меньше. Кровавая расправа началась ещё до окончания боя и продолжалась даже после того, как прозвучал приказ собрать всех, оставшихся в живых бургундцев, и вести их в Ланьи. Какой-то свирепый солдат, ворочавший заляпанного кровью, раненного пленника, чтобы перерезать ему горло, на окрик Жанны перестать, резко обернулся и грубо бросил ей в лицо:

– Ты называешь себя Божьей Девой! Вспомни тех детей, что привозили к тебе в Мелен! Вспомни и попробуй запрети мне его убить!

«Называешь себя…»! Эти слова прозвучали для Жанны пощечиной.

В смятении она отступила, давя в себе приступы тошноты. Солдат буквально разорвал горло бургундцу и, швырнув его тело на кучу других, осмотрелся в поисках следующей жертвы. Больше к Жанне он не повернулся. А она, закрыв лицо руками, упала на землю, на колени.

Призрачные надежды последних месяцев, что Дева ещё нужна своей Франции, рухнули в один момент. Кеннеди и Фуко, словно понимая её состояние, кое-как подняли девушку и уговорили сесть на коня, но вряд ли сама Жанна понимала в тот момент, что встаёт, двигается, ставит ногу в стремя и поднимает себя в седло. Она, словно слепая, потянула поводья, чтобы ехать в Ланьи, куда уже двигались уставшие солдаты, при этом взор её, как будто проник за пелену этого мира, то ли прозревая, то ли окончательно теряя чёткие границы.

Разрозненно и молчаливо тянулась по дороге вереница людей – все только что ставшие убийцами убийц. И Жанна вдруг поняла, что отныне выбор, который ей предоставлен, более похож на тупик… Теперь, чтобы её сердце не разорвалось, оно должно либо принять такую же солдатскую жестокость, либо окаменеть в совершенном бесчувствии.

В этой последней бойне, где была еле-еле одержана победа всего лишь над отрядом разбойников, ничто не напоминало вдохновение первых побед и лёгкость бескровного похода по Луаре. Но здесь было то подлинное, что и представляла собой война – люди, сошедшиеся лицом к лицу может быть первый раз в жизни, убивали друг друга, как заклятые враги, ради вражды не своей, но по своей же, человечьей и дикой потребности убивать! Тот солдат, которого она не смогла остановить, оправдывал жестокость расправы горем каких-то других семей, ему, скорей всего, незнакомых. И дело тут было не в том, причинил ли, действительно, горе тот человек, которого он убил, или какой-то другой. Дело в НЕМИЛОСЕРДИИ. В том, что при виде чужой беды, солдат ощутил в себе только злобу и жестокость, ничего не дающие тем, кто пострадал, но зато дающие ему самому право убивать! А что бы он сделал, приди к нему та же семья, но страдающая от голода и холода? Бросился бы с тем же рвением помогать, или оставил без внимания, потому что чужая беда для него лишь повод почувствовать себя свободным для убийства?…

«А сама-то я была милосердной, когда звала и звала сражаться? – подумала вдруг Жанна, едва не жмурясь от замелькавших перед глазами воспоминаний обо всех пройденных боях. – Разве предложила королю другой путь для спасения страны, когда говорила с ним от имени Господа, посланницей которого назвалась?! Да, англичан надо было остановить, как и этих разбойников-бургундцев, но так ли? Такой ли ценой?! И разве могу я называться Девой Божьей, если первая Его заповедь „Не убей“, а убито уже так много!.. Разве я заставила целое войско уйти без единого выстрела?! Нет!.. Клод… Вот она бы смогла… Но её всё время прятали за моей спиной, дескать, время ещё не пришло. И сейчас прячут… И хорошо, что прячут, потому что время уже прошло, и для меня, и для неё… Был шанс, когда всё только начиналось, а когда закончилось, никто и не заметил. И всё стало, как было, потому что жестокими людям быть привычней и проще…»