При свете коптящего факела не было видно, насколько король изумлён. К тому же, он ещё больше отступил в тень, явно не желая показывать свои чувства, и только глухо обронил:

– Ты в своём уме?

Шарло развёл руками.

– Увы… Я нарочно приехал раньше, чтобы проверить… Этот… ну, ты понимаешь… он служит у меня. И, если бы я ошибался, матушка ни за что не помчалась бы следом.

– Она могла поехать за тобой.

– С чего бы? В Реймсе мы даже не общались. Она слушала менестрелей, а я скучал!

– Она могла поехать из-за договора.

– А разве ты дал нам знать о том, что с кем-то договариваешься?

– Она и так всегда всё знает.

– Только не теперь! Я сам узнал из письма Рене и сразу выехал, а она… Она пыталась устроить танцы!

Шарль отступил и отвернулся.

Услышанное вызвало в нём столько противоречивых чувств, что реагировать как-то сразу было сложно. С одной стороны, он словно получил индульгенцию. Высокий постамент, всё ещё заставлявший смотреть на герцогиню снизу вверх, изрядно пошатнулся. Выходило, она такая же, как все – подвержена слабостям, а значит, уязвима и не безупречна! И, что это, если не знак ему – Божьему помазаннику – «не сотвори кумира в сердце своём…»

Воистину, Господь решил даровать королю ту удачливость, в которой он отказывал жалкому дофину!

Шарль прислушался к себе и попытался уловить, хотя бы отголоски того ликования, которое должно было его охватить, но чувствовал только спокойствие. Видимо, родившееся, наконец, осознание себя королём, гасило пошлую радость, пригодную, разве что, жалкому дофину. Перед лицом всего света, герцогиня Анжуйская всё ещё была его «матушкой». Противовесом двуличному Ла Тремую и хитрому Бургундцу. Каждый из них использует её позор себе во благо, и ещё неизвестно, чем это их благо может обернуться для короля…

– Кто ещё об этом знает?

– Думаю, Рене догадывается. Ну, и, конечно же, то ничтожество…

– Кто он?

– Филипп де Руа, если это имя что-то тебе говорит.

Шарль пожал плечами. Род де Руа ничтожным, конечно, не назовёшь, но для герцогини Анжуйской, действительно, мелковато… Пожалуй, новость стоила того, чтобы приехать ради неё, и Шарло следует похвалить. Однако, принимать какое-то решение ещё рано. Сначала следует узнать, чего Шарло на самом деле хочет? Ведь нельзя не брать в расчёт и то обстоятельство, что герцогиня, теряя власть, недовольная переговорами и откровенной отставкой Жанны, могла решить, что время пришло, и пора сажать на трон во всём послушную ей королевскую дочь. Объяви она сейчас об истинном происхождении чудесной Девы, и никто не вспомнит, что это всего лишь бастард! Вильгельм Завоеватель, в конце концов, тоже был незаконнорожденным, что не помешало ему носить две короны. Да и самого Шарля мать-королева законодательно признала когда-то бастардом, а теперь он король… Так что, любовная история мадам Иоланды вполне могла оказаться таким же притворством, как и её хвори. А уж кому, как не Шарлю знать, сколь мало ценят женщины свою честь, когда желают удерживать в руках власть.

Он сел и закинул ногу на ногу.

– Какой же помощи ты ждёшь, Шарло? Не скрою, новость меня поразила. Но только лишним подтверждением того, что удача всё время где-то рядом. Если я правильно понял, матушка забыла обо всём на свете и больше не намерена заниматься государственными делами, что очень кстати сейчас. Она ведь никогда не одобряла моё желание договориться миром, и если не возьмётся читать нравоучений, я, со своей стороны, буду только рад. Главное, чтобы эта её страсть оставалась тайной. Но об этом тебе самому удобней будет позаботиться.

У Шарло пересохло в горле.

– То есть… ты хочешь сказать, что позор нашей семьи тебе безразличен?

– Разве я это сказал? Я сказал «тайной».

– Сам знаешь, всё тайное у нас недолго таковым остаётся. А герцогиня Анжуйская фигура слишком заметная. К тому же, она наша мать…

Шарль резко поднялся.

– ТВОЯ мать, Шарло! У короля нет матери. И Господь его единственный отец!

Побледневший Шарло отступил и поклонился.

– Прошу прощения, сир. Я никак не думал… не хотел… Просто, мне казалось, что матушка всегда слишком давила на тебя… на вас, сир… И, рассказав о ней, я рассчитывал дать в твои руки хоть какое-то оружие против неё…

Шарло запнулся, посмотрел на короля с отчаянием и почти выкрикнул:

– Я так хочу вернуться ко двору! Жизнь в опале меня убьёт!

Этот искренний порыв совсем не был похож на притворство.

Шарль мысленно усмехнулся. Выходит, не он один готов оборвать все прежние связи ради трона, раз даже место возле него стоит того, чтобы переступить через кого угодно, будь это, хоть мать, хоть отец, хоть сам папа римский…

– Ну что ты, что ты, какая опала, друг мой? Успокойся, Шарло, я совсем не сержусь. Ты во многом прав – Анжу не провинция, а де Руа не принц крови, чтобы на страсти к нему можно было строить какие-то расчёты. Но всё это лишь смешная интрижка, не так ли? Герцогиня столько лет была мне опорой в государственных делах, что я невольно подумал, не будет ли лучше для неё немного отвлечься?

Шарло обиженно опустил голову. Не на это он надеялся. Он рассчитывал встретить такое же негодование, которое испытал сам. А более всего мечтал о том, как они с Шарлем будут строить планы – не хуже матушкиных – о способах влияния на неё. И эта общая тайна свяжет их куда сильнее, чем воспоминания о проведённом вместе детстве. И снова воронка событий закрутится вокруг, оставляя их в самом центре… Но равнодушная отповедь короля почему-то вызвала в памяти скучные песни менестреля в Реймсе…

– Я коронован, – продолжал между тем Шарль, – моё войско сильно настолько, что мы можем позволить себе мирные переговоры. А матушка всегда была так безупречна, что может позволить себе небольшую слабость. Ты зря всполошился, братец. Нежелание что-то предпринимать, можно рассматривать, как некий обмен. Я делаю, что хочу, и ей позволяю делать то же. Но я рад… я искренне рад, Шарло, что недуг нашей матери герцогини оказался так ничтожен и вернул тебя… и её, конечно, к моему двору. Оставайся, следуй за мной. Хоть ты теперь и граф Менский, я по-прежнему считаю тебя своим младшим братом.