Не было никаких сомнений, что каждой из трех смертей предшествовала яростная борьба. Труп Гэллопа, огромный и страшный, был найден висящим в маленькой роще среди изломанных ветвей, которые обломились под его тяжестью. Он походил на бизона, ринувшегося на острия копий. Уайза, очевидно, сбросили со скалы в море, тоже после долгой борьбы, так как песок на месте преступления был взрыт, раскидан и повсюду виднелись отпечатки его ног. Впрочем, первым предвестником трагедии явились не эти следы, а широкополая соломенная шляпа Уайза, колыхавшаяся вдали на морских волнах и отчетливо различимая с прибрежной скалы. Тело Стейна тоже нашли не сразу. После длительных поисков еле заметный кровавый след привел сыщиков к бане в древнеримском стиле, которую Стейн, имевший склонность к античной архитектуре, воздвиг в саду своей виллы.

Каковы бы ни были сокровенные мысли Бирна, ему пришлось признаться, что прямых улик против социалистов нет. Одного наличия мотивов для убийства было недостаточно. И, кроме того, он никак не мог себе представить бледнолицего юного пацифиста Генри Хорна в роли жестокого убийцы. Правда, богохульствующего Джейка и язвительного Элиаса он считал способными на все. Полиция и человек, помогавший ей производить дознание (этим человеком оказался не кто иной, как таинственный господин с моноклем, именовавший себя Нэрсом), пришли к тому же заключению, что и журналист, – что в данный момент нет никакой возможности предъявить обвинение в убийстве лидерам заговорщиков. А оправдание их за недоказанностью преступления было бы равносильно величайшему скандалу.

Нэрс решил действовать напрямик и привлечь всех трех к следствию. Он пригласил их на частное совещание и предложил им чистосердечно высказать свое мнение. Совещание происходило на ближайшем из трех мест преступлений – в бунгало на берегу моря, и Бирну разрешено было присутствовать на этом курьезном совещании, напоминавшем одновременно и мирную беседу дипломатов, и скрытый инквизиторский допрос. К удивлению Бирна, один из членов необычной компании, собравшейся за круглым столом в бунгало, был патер Браун, причастность которого к этому делу выяснилась лишь значительно позднее. Гораздо понятнее было присутствие молодого Поттера, секретаря покойного. Но не так понятно было его поведение. Он один был хорошо знаком с местностью и даже до некоторой степени являлся, в отношении всех прочих участников совещания, хозяином. Однако он принимал весьма слабое участие в собеседовании и был чрезвычайно скуп на информацию. Его круглое курносое лицо имело вид не столь горестный, сколь пасмурный.

Джейк Хокет, по обыкновению, говорил больше всех. Разумеется, от такого человека, как он, трудно было ожидать, что он проявит такт и будет вести себя так, словно его и его друзей никто не подозревает в причастности к убийству. Юный Хорн весьма деликатно пытался удержать его, когда он начал поносить трех убитых миллионеров. Но Джейк в любой момент готов был с одинаковым пылом обрушиться и на друзей, и на врагов. Он облегчил себе душу совершенно нецензурным надгробным словом покойному Гидеону Уайзу. Элиас сидел неподвижно и казался безразличным; очки скрывали выражение его глаз.

– Совершенно бесполезно, я полагаю, указывать вам, сколь недостойны ваши замечания, – холодно сказал Нэрс. – Быть может, вы лучше поймете меня, если я скажу вам, что они бесстыдны. Фактически вы признаетесь в том, что ненавидели покойного.

– И вы намерены упрятать меня за это в тюрьму? – усмехнулся революционер. – Ну что ж! Вам придется построить тюрьму всего лишь на миллион человек, если вы захотите посадить всех бедняков, которые имели основание ненавидеть Гидеона Уайза. И вы знаете не хуже меня, что я говорю чистейшую правду!

Нэрс ничего не ответил. Все молчали; наконец, Элиас заговорил, слегка шепелявя:

– Мне кажется, что подобный спор совершенно бесцелен и бесполезен как для одной, так и для другой стороны. Вы вызвали нас сюда либо для того, чтобы мы рассказали вам все, что мы знаем, либо для того, чтобы подвергнуть нас перекрестному допросу. Если вы верите нам, то мы скажем вам, что ничего не знаем. Если вы не верите, то вы должны сказать нам, в чем вы нас обвиняете, либо – если у вас хватит вежливости – держать ваше мнение при себе. Никто из вас не сможет найти ни малейшей улики, указывающей на какую бы то ни было нашу причастность к этому делу. Мы к нему причастны не больше, чем к убийству Юлия Цезаря. Вы не смеете арестовать нас, а верить нам не хотите. Какой же смысл в нашем присутствии здесь?

Он встал и неторопливо застегнул пальто. Его товарищи последовали его примеру. Все трое направились к выходу. Остановившись на пороге, Хорн повернул к оставшимся в комнате свое бледное лицо – лицо фанатика.

– Напомню вам, – сказал он, – что я всю войну просидел в тюрьме, в ужаснейших условиях, из-за того, что отказался проливать человеческую кровь.

С этими словами он вышел, и присутствующие в комнате мрачно поглядели друг на друга.

– Я сомневаюсь, что мы победили, хоть противник и отступил, – произнес патер Браун.

– Я возмущен только поведением этого негодяя Хокета, – сказал Нэрс. – Хорн все-таки джентльмен. Но, что бы они ни говорили, я твердо уверен: они что-то знают. Они замешаны в этом деле – по крайней мере двое из них. В сущности, они сами в этом признались. Они дразнили нас тем, что мы не можем доказать свою правоту, а не тем, что мы ошибаемся. Ваше мнение, патер Браун?

Священник поглядел на Нэрса удивительно кротко и задумчиво.

– Вы совершенно правы, – промолвил он. – Я также уверен, что один из них знает гораздо больше того, что он сказал нам. Но я предпочту до поры до времени не называть его имени.