Разъяренный, изрыгающий проклятия, Авигдор оседлал свой велосипед и поехал прочь. Но в дубовой роще он остановился и оглянулся, чтобы бросить последний изумленный взгляд в сторону фермы.

И тут в окне верхнего этажа он увидел голову Мистраля, которого невозможно было спутать с кем-либо еще. Художник стоял и смотрел ему вслед. Благодаря острому зрению Авигдор сумел разглядеть непримиримое, решительное выражение на его лице. Их глаза встретились на какое-то мгновение. Мистраль отпрянул от окна. Авигдор с сильно бьющимся сердцем помчался обратно к воротам и стал ждать, что Мистраль спустится и впустит его в дом. Это все экономка. Мистраль, конечно, ничего не знал.

Медленно текли минуты, сумерки подступали к молчаливой, зловеще замершей ферме. Адриан Авигдор все понял. Он не плакал, когда немецкие солдаты маршировали по Елисейским Полям; он не проронил ни слезинки, когда пришивал желтые звезды на свою одежду; он не оплакивал мать, когда шел за ее гробом, но теперь слезы брызнули из его глаз.

Через пять месяцев, когда Авигдор уже работал на Сопротивление, союзники высадились в Северной Африке, немцы заняли всю территорию Франции. Неоккупированная зона перестала существовать. Крупный немецкий гарнизон расположился в Авиньоне, войска стояли в пяти километрах от Фелиса.

Почти два года Мистраль работал в поле. Даже ему пришлось признать тот факт, что, если он не будет участвовать в выращивании продуктов питания, как это делали все в Провансе, ему грозят принудительные работы. В любом случае, если он хотел есть досыта, то должен был обрабатывать землю. В магазинах Фелиса давно пустовали прилавки. Только фермер имел возможность есть хотя бы прилично. В больших городах люди умирали от голода, а молоко, мясо и масло увозили в Германию.

Мистраль днем трудился на ферме, а по ночам писал, как следует закрыв ставнями окна мастерской, чтобы ни один лучик света не пробивался в темноте. Он пользовался свечами, которые купила Кейт еще до войны. Его дальновидная жена многое запасла, и теперь у него было даже мыло, ценившееся на вес золота. Кейт набивала бельевые шкафы тяжелыми льняными простынями и скатертями, к большому неудовольствию Мистраля. Но теперь эти простыни после специальной обработки служили холстами для его картин. Они превратились в его бесценные сокровища. Когда он начинал работать, то забывал о намерении аккуратно расходовать краски. Очнувшись после многочасового стояния у мольберта, Мистраль с тоской разглядывал полупустые тюбики, бывшие такими полными, тяжеловесными до начала работы. Он чувствовал себя совершенно несчастным.

Прошло несколько недель с тех пор, как немцы заняли Авиньон, и перед домом Мистраля остановился черный «Ситроен». Из машины вышел немецкий офицер в зеленой полевой форме. Его сопровождали два дюжих автоматчика. Побледневшая, испуганная Марта Полиссон пошире распахнула ворота, чтобы водитель мог поставить «Ситроен» во дворе.

— Это дом Жюльена Мистраля? — спросил офицер на приличном французском.

— Да, господин.

— Идите и приведите его сюда.

Все французы боялись немецких военных, даже Жюльен Мистраль, хотя в его доме не нашлось бы радиоприемника, настроенного на волну Лондона, он не принимал участия в Сопротивлении, не сочувствовал ему и ничем не насолил властям Виши.

Офицер с улыбкой назвал себя:

— Капитан Шмитт. — Он протянул руку, и Мистраль пожал ее. Шмитт махнул рукой автоматчикам, и те опустили оружие. — Это большая честь для меня познакомиться с вами, герр Мистраль. Я давно восхищаюсь вашими картинами. Я и сам немного рисую, правда, совсем по-любительски. Но я большой поклонник искусства.

— Благодарю вас, — ответил Мистраль. Этот тип разговаривал точно так же, как десятки других мазил, общения с которыми он в прошлом всегда избегал. Униформа плохо сочеталась с комплиментами.

— До недавнего времени я находился в Париже и бывал у Пикассо в его мастерской. Я надеюсь, что вы позволите мне взглянуть на вашу студию, если это не причинит вам неудобств. Я столько читал о ней.

— Прошу вас, проходите. — Мистраль повел немца в то крыло, где он работал. Шмитт внимательно рассматривал полотна, которые Мистраль расставил вдоль стен. Его замечания оказались лестными, умными и тонкими. Видно было, что Шмитт действительно хорошо знаком с творчеством художника. Он становился все более разговорчивым.

— Я не могу не писать, — болтал Шмитт, — это моя слабость, во Франкфурте у меня своя студия. В Париже последние два года я рисовал каждые выходные. Вы понимаете, что это такое.

— Отлично понимаю.

Капитан отдал приказание солдатам, один из них вышел и очень быстро вернулся с бутылкой коньяка. Оба автоматчика сразу же ушли.

— Я подумал… — Офицер явно смутился, протягивая коньяк Мистралю. — Прошу вас, позвольте мне… Вы окажете мне честь…

Тяжелый взгляд Мистраля остановился на вежливом, образованном, воспитанном и полном энтузиазма немце, первом человеке, увидевшем его работы за последние два с половиной года. Художник жил своим творчеством, дышал им, оно было неотделимо от него.

— Присаживайтесь, — пригласил Мистраль. — Я принесу стаканы. Давайте выпьем.

Капитан Шмитт стал постоянным гостем в доме Мистраля. Он появлялся каждые две-три недели. Во время первого визита он предложил Мистралю достать для него краски, разумеется, Мистраль пришел в восторг.

Когда в тот же год немцы частым гребнем прошлись по Провансу, забрав фермеров для строительства военных баз, взлетных полос и дотов, Шмитт сделал на досье Мистраля особую пометку, навсегда освободившую того от работы на рейх.