— При ее полном равнодушии к нам, слугам болящих, ей почему-то очень не милы рыцари Храма. Сведения надежные.

— Вот оно что, — сказал патриарх.

— При дворе принцессы в Яффе только что появился Рено Шатильонский, — сказал де Сантор, — клянусь стигматами святой Агриппины, он там — не по своей воле. Как раз тот случай, когда за этим событием кроется что-то, чего мы не ждем.

— Кто-то хочет расстроить будущий брак Изабеллы и Гюи? — догадливо спросил его святейшество.

— Кто-то… — фыркнул де Сантор.

— Когда пришла новость? — спросил великий провизор.

— На рассвете сегодня.

— Но этот вертопрах приговорен к казни, — удивился патриарх.

— Приговор подписал всего лишь король, — мрачно пошутил д’Амьен.

— Насколько я понимаю, мы не нарушим закона, если поможем его исполнить, — сказал де Сантор.

— Что вы придумали?

— Среди забияк и лихих бойцов есть наши крупные должники. Пусть рассчитаются с нами… натурой.

— Кто именно?

— Маркиз де Бурви, барон де Созе, шевалье де Кинью.

— Отправьте их всех троих в Яффу. Мы им спишем долги и приплатим.

— Я понял, мессир.

— И спешите, де Сантор.

Патриарх Гонорий поднялся на ноги.

— Думаю все же, граф, мы говорим о шипах роз, еще не высаженных в почву.

Вместо великого провизора ответил де Сантор.

— Если не думать о послезавтрашнем дне, завтра спохватимся и опоздаем.

— И тем не менее его святейшество прав, — сказал Д’Амьен, сглаживая невежливость монаха. — Ныне проблема в том, что богоспасаемый наш монарх ужасно боится храмовников.

Его святейшество произнес:

— Завтра или послезавтра я отправлю в Рим тайную петицию с докладом о нашей встрече. Затем король подпишет указ, подготовленный вами… — Он посмотрел на д’Амьена.

Тот твердо сказал:

— Отныне стража в городе будет наша. В город войдут рыцари отрядов Раймунда и Конрада. Если тамплиерам это не понравится, наши блокируют Храм с капитулом и резиденцию де Торрожа, Комтурам крепостей будут разосланы приказы. Надеюсь, то же самое вы, ваше святейшество, внушите своему клиру, и во всех церквях зазвучат соответствующие проповеди. В один день, может быть даже, в один час, с господством храмовников.

— И скоро ли? — поинтересовался его святейшество.

— Думаю, скоро, — сказал великий провизор.

В свое время барон де Кренье, подвыпив, рассказывал Анаэлю историю, будто бы приключившуюся J! во Втором крестовом походе у крепости Градин. Ее осаждали сельджуки. Ее защитники-рыцари обессилели без еды и воды, которую выдавали по одной чашке в день. Голод, жара… Сарацины ждали, когда эта крепость сама упадет им в руки, как перезревший плод. И вот священник местной церкви, рывшийся постоянно в земле, набрел на мощи святого Бонифация. Им было лет шестьсот. Готовые умереть от истощения крестоносцы встали на ноги, взяли свое оружие, рыдая от счастья, бросились на сарацинов и обратили их в бегство.

Увидев мощи неведомого святоши, взятые разбойниками в ограбленной церкви Депрема, Анаэль вспомнил эту историю. Ему пришло в голову, что если отец Мельхиседек нежданно-негаданно вновь обретет эти затхлые кости, он взовьется от радости.

Под ногами похрустывал тонкий ночной ледок. Близился рассвет.

Подойдя к домику священника, Анаэль постучал кулаком в щелястую дверь. Неказистый домик был сложен из камня; никто оттуда не отозвался. Постучав еще, Анаэль приложил ухо к щели. Там было тихо. Может, хозяин отбыл? Навряд ли. Спит? Не мертвым ли сном?

Анаэль надавил на дверь. Поддалась. Вошел внутрь. Пришлось двигаться на ощупь. Нашел еще дверь и куда-то вошел. Долго присматривался, напряженный, как тетива. Здесь было светлее. Ленивый рассвет сочился в подслеповатое окно. Анаэль стоял посреди комнаты, в углу которой распластался, судя по всему, покойник: борода торчком, руки вдоль тела.

Мертвецов Анаэль не боялся. Теперь он задумался, как быть. Во всяком случае не стоило сломя голову мчаться в Иерусалим, к тайнику прокаженного Бодуэна.

Надо было стать рыцарем или священником, чтобы проникнуть в самое средоточие тамплиеров, в их капитул. Первой ступенькой было бы как-то устроиться в этой Богом забытой церкви.

— Кто ты? — раздался скрипучий голос.

Анаэль вздрогнул, но легкий испуг был недолог. Мельхиседек как бы ожил.

Вскоре уже мерцал светильник, и гудела печь, варилась похлебка. Серые косточки, принадлежавшие, якобы, ранее святому Никодиму, произвели настоящее чудо, подняв умиравшего старика со смертного ложа.