Шрифт:
— О! — гомонили они не по-нашему.— Оригинально! Русский дух! Колоссаль!
Но Фаныч, однако, быстро развеял их чрезмерное оживление, заставив выстроиться всех в очередь, бросая каждому в отдельности тонкий, завивающийся вверх билетик.
Вход свободный
Будит меня жена среди ночи, кричит:
— Все! Проспала из-за тебя самолет! Беги за такси, быстро!
Вспомнил: она же мне вчера говорила — экскурсия у них от предприятия на массив Гиндукуш!
Накинул халат, понесся. Привожу такси, взбегаю — дверь захлопнута, жены уже нет.
— Понимаешь,— таксисту говорю,— дверь моя, видишь ли, захлопнулась, так что дать я тебе ничего не могу. Вот — в кармане только оказалось расписание пригородных поездов за прошлый год.
— Что ж,— говорит.— Давай.
Положил расписание в карман, уехал. А я дверь свою подергал — не открывается, крепко заскочила. Пошел я через улицу в пожарное депо, знакомого брандмейстера разбудил.
— Да нет,— он говорит,— никак нельзя! Нам за безогонный выезд, знаешь, что будет? У меня к тебе другое предложение есть: поступай лучше к нам в пожарные! Обмундирование дается, багор! Пожарный спит — служба идет!
— Вообще заманчиво,— говорю.— Подумаю.
Пошел обратно во двор, бельевую веревку снял. Поднимаюсь, звоню верхнему соседу.
— Здравствуйте! — говорю.— Хочу спуститься из вашего окна.
— А зачем? — он говорит.
Я рассказал.
— Нет,— говорит,— не могу этого позволить, потому как веревка не выдержит, которая, кстати, моя.
Вырвал веревку, дверь закрыл.
Спустился я тогда вниз, к монтеру.
— Сделаем,— говорит.— В мягкой манере!
Собрал инструмент, пошли. Долго так возился мелкими щипчиками. Потом схватил кувалду — как ахнет! Дверь — вдребезги!
— Вот так,— говорит.— В мягкой манере! А что двери нет — ерунда! Одеяло пока повесь!
Ночью я, понятно, не спал. Тревожно. Такое впечатление вообще, будто на площадку кровать выставил.
Вздремнул только, слышу — скрип! Вижу — вошел какой-то тип, с узлом.
— Так…— меня увидел.— А нельзя?
— Почему же нельзя? — говорю.— Можно. Двери-то нет, сам же видишь!
Разговорились. Толик Керосинщиков его зовут… Ехал к брату своему за пять тысяч километров — и в первый же вечер получил от него в глаз.
— …Но и он тоже словил! Усек? — Толик говорит.
Ясно, обидно действительно — ехать пять тысяч километров исключительно для того, чтобы получить в глаз.
Говорит:
— Здорово мне у тебя нравится… Отдохну?
— Давай.
Прилег он на диван, ботиночки — бух! Накрыл я его картой полушарий для тепла.
Соседка входит из сто одиннадцатой.
— Сосед,— говорит.— Я у жены твоей, помнится, тазик брала, нельзя ли еще и сковородку взять?
— Да что там сковородка,— говорю,— садись! Сковородку бери, что там еще? Может, еще чего-нибудь тебе надо?
Потом увидел через отсутствующую дверь: влюбленные стоят на площадке, мерзнут.
— Входите! — говорю.— Чего мерзнуть?
— Ой, а можно? — говорят.— Спасибо!
Отвел я их во вторую комнату, оставил — только они там почему-то сразу принялись в домино играть… Бац! Я даже вздрогнул. Пауза, тишина. Снова — бац!
Ну, это уж не мое дело, пусть чем хотят, тем и занимаются. Пригласить к себе, а потом еще действия диктовать… Зачем?
На лестнице тяжелые шаги раздались. Входит водолаз. За ним резиновый шланг тянется, мокрый.
— Все! — глухо говорит.— Моторюга не метет! Обрежь кишку, быстро!
Обрезал кишку — перепилил тупым столовым ножом.
Водолаз воздух вдохнул.
— Ху-у! Ну выручил ты меня, браток!
Потом еще — монтер снова зашел.
— Ну, как без двери? — говорит.— Привыкаешь?
— Да-а!
— Вообще,— говорит,— жизнь вроде поживее пошла после того, как я дверь у тебя выбил.
Тут является родственник. Кока. Кока Коля. Говорит:
— Ну, как ты живешь?
— Ну, как?
— Даже двери у тебя нет.
— Двери нет, действительно.
— То-то вещей у тебя никаких нет.
— Вещей действительно нет.
— Откажись,— кока говорит.
— От чего?
— Сам,— говорит,— понимаешь.
— Ей-богу,— говорю,— не понимаю.
— Ну, смотри!
И тут же врывается другая соседка, Марья Горячкина, и начинает кричать, что ее муж, Иван Горячкин, в моей бездверной квартире пропал.
— Давайте мне мужа моего! Не уйду, пока мужа не отдадите!
На водолаза почему-то взъелась: