На самом же деле, если сравнивать соответствующие изменения во многих регионах древнего мира, то можно установить, что человек в течение тысячелетий почти всюду быстро реагировал на обусловленные природой изменения жизненного пространства, или даже осознанно перестраивал его для собственных потребностей: осушал влажные территории, орошал сухие, изменял направления рек и строил шлюзы, посредством дамб и плотин «усмирял» течение или создавал большие водохранилища на случай засухи. Соответствующие археологические данные, которые как и в южных регионах, многократно были получены и в Средней Европе, при правильной интерпретации и оценке создадут новую картину древне-европейской цивилизации предыстории, которая реагировала на новые условия окружающей среды совершенно аналогично всем включенным в историю государствам античного мира.

К тому же набор исторических событий, якобы известных историкам, лишь в редких исключительных случаях достаточен для того, чтобы иметь материал для поиска пары находка-событие, описанного в эпиграфе. Бэблер приводит в случае Древней Греции только два века (пятый и четвертый века до н.э) и только некоторые районы Греции (части Центральной и Южной Греции), для которых возможна сравнительно легкая конструкция «моногамного брака» между событиями и находками.

Во всех остальных случаях от археологов ожидается заполнение исторических белых пятен путем придумывания исторических событий на основе их находок. Такая же картина в Италии: стоит только немного отойти от Рима, как уже каждая находка повисает в исторической пустоте и вынуждает археолога превращаться в искусного сказочника.

Эта неравномерность в объеме знаний, которыми якобы располагают историки, а на самом деле насочиняли писатели-гуманисты, вынудила Бэблер разделить свою книгу на две части. В первой она могла рассмотреть каждое отдельное место раскопок и даже многие отдельные монументы, ибо речь шла о раскопках, в случае которых археологам приходится продолжать работу писателей эпохи Возрождения. Зато во второй части, посвященной классической археологии в узком смысле этого слова, она смогла привести только избранные, наиболее представительные примеры.

Но вернемся к рассматриваемому Гольдманом времени и к изученной им Северной Германии. Приведя с десяток примеров, в которых подробно описываются древние (в том числе и доисторические) культурные ландшафты, история их становления и воздействий на них позднейших культур (они будут кратко представлены в конце следующего раздела), Гольдман пытается сделать дальнейшие выводы:

• Имеются и другие исторические аксиомы (я их называю догмами историков – Е.Г.), которые объясняют очевидные искажения истории.

• Они являются совершенно осознанно введенными в течение столетий во многие письменные источники утверждениями, что жившие здесь от древности до их «христианизации» народы были некомпетентны и не могли до их крещения образовывать государственные структуры и большие политические единства.

Они были, мол, в отличие от жителей «цивилизованных» районов, прилегающих к Средиземному морю, примитивны. Здравый смысл и даже редкие исторические документы, ведут, однако, к совершенно противоположному результату: Как могли «примитивные» народы с севера Европы, которые овладели большими частями старого римского государства и основали в течение нескольких поколений могущественные государства, сделать это, без того, чтобы понимать кое-что в «искусстве управления государством»?

Оставаясь сам в рамках традиционных исторических понятий, таких, например. как великое переселение народов в VI в. н.э., Гольдман пишет дальше, что государства, которые они создавали, были по сегодняшним понятиям почти современными правовыми государствами, которые управляли гражданами толерантно и справедливо. Они создавали цветущие ландшафты, осваивали или рекультивировали на подчиненных территориях от Андалузии до Крыма с помощью сооружения и расширения оросительных систем в долинах рек новые культурные площади. Как смогли бы создать это лангобарды в Италии, готы в Восточной и Западной Европе и вандалы на юге Испании и в Северной Африке без собственных знаний и традиций? Как, кроме того, они смогли бы, без того, чтобы быть признаны населением как справедливые властители, вершить свои дела? Во всяком случае, исторические летописи не сообщают о том, что германские властители времени великого переселения народов проявили себя как какие-то особенные тираны, которых население затем вспоминало бы неблагоприятно. Также и то, что готы и вандалы в 6 веке владели письменностью и чтением, принимается без возражений.

Подчеркиваю еще раз, что я не разделяю хронологических воззрений Гольдмана и его привязанности к традиционным моделям прошлого, но констатирую, что и в рамках оной критически мыслящий историк может находить и находит – при наличии желания – множество противоречий.

Так, Гольдман считает, что на основе необъятного изобилия собранного в музеях и коллекциях материала в XX веке пытались преимущественно описывать структуры отдельных региональных культур и культурных групп и объяснять их взаимные зависимости. Однако с ростом внимания к истории национальных государств в Европе археология потеряла целостный взгляд на свой предмет и заблудилась в «партикуляризме».