Синие разразились победоносными кликами, жестикулировали, ревели «ура!». Даже обращаясь друг к другу, они орали так, как будто собеседник находится бог весть где. Все, у кого еще сохранились шляпы и кепи, высоко подбрасывали их в воздух.

Толпа синих набросилась на четверых серых и взяла их в плен. Теперь они сидели на земле, окруженные взволнованным и любопытным кольцом победителей. Те разглядывали их, точно редкостных птиц, пойманных в силки. Вопросы сыпались как горох.

Один из пленных держался за ногу, оцарапанную пулей. Он то покачивал ее, как ребенка, то поднимал голову и, отнюдь не стесняясь в выражениях, начинал осыпать синих бранью, посылал их к чертям в пекло, призывал на их головы проклятия несуществующих богов. Он нисколько не был похож на захваченного в плен врага и вел себя так, словно какой-то неуклюжий болван наступил ему на ногу и он теперь считает своим правом и даже долгом честить того последними словами.

Другой, совсем еще мальчик, принял свою участь спокойно и добродушно. Беседуя с синими, он разглядывал их блестящими умными глазами. Разговор шел о боях и о положении обоих войск. На лицах солдат был написан глубокий интерес: люди радовались тому, что у существ, казавшихся им страшными и непонятными, оказались человеческие голоса.

Третий сидел отчужденно и замкнуто, всем своим видом выражая стоическое терпение. На все вопросы он неизменно отвечал: «Ступайте вы к дьяволу!»

Последний из четырех все время молча смотрел туда, где стояло войско серых. Юноша видел, что он совершенно подавлен. Его терзал стыд; он, видимо, страдал оттого, что ему уже не придется сражаться в рядах соратников. Судя по его поведению, он совершенно не думал о своем унылом будущем, не боялся ни крепостей, ни голода, ни жестокого обращения. Он стыдился того, что попал в плен и не может больше сражаться.

Вволю наликовавшись, солдаты уселись за изгородью, но не с той стороны, где прежде укрывался противник, а с противоположной. Кое-кто пальнул несколько раз по невидимой цели.

Земля в этом месте поросла высокой травой. Надежно прислонив знамя к жерди, юноша уютно примостился возле него. Он отдыхал. К нему подошел его друг, счастливый и торжествующий, хвастливо размахивая своим трофеем. Они сидели бок о бок, обмениваясь поздравлениями.

Грохот, который, подобно длинной звуковой черте, прорезал лес, начал ослабевать, перемежаться паузами. Еще продолжали вдалеке громогласно переговариваться орудия, но ружейные залпы почти смолкли. Юноша и его друг одновременно подняли головы, ощутив неясное беспокойство: утихли звуки, ставшие частью их жизни. Войска меняли позиции. Части передвигались то туда, то сюда. Лениво протащилась батарея. На вершине холмика блеснули удаляющиеся штыки.

— Хотел бы я знать, что они готовят, — вставая, сказал юноша. Судя по его возмущенному тону, он ожидал новой порции чудовищной пальбы и взрывов. Приставив к глазам грязную руку, он стал вглядываться в поле боя.

Его друг тоже встал и внимательно посмотрел туда же.

— Похоже на то, что мы уходим на тот берег, — заметил он.

— Ух ты! — воскликнул юноша.

Они настороженно ждали. Вскоре полк получил приказ вернуться в лагерь. Люди поднимались с земли, бормоча проклятия: им жалко было покидать мягкое травяное ложе. Они разминали затекшие ноги, сладко потягивались; кто-то, ругаясь, протирал глаза. Все стонали: «О господи!» Солдаты негодовали так, словно получили приказ идти в атаку.

Они нехотя поплелись по тому самому полю, по которому недавно бежали с таким остервенением.

Так они шли, пока не соединились с остальными подразделениями своей бригады. Потом, перестроившись, двинулись колонной по лесу. Выйдя на дорогу, они вместе с другими насквозь пропыленными войсковыми частями побрели параллельно расположению вражеской армии, определившемуся во время боя.

Полк миновал безмятежный белый дом, перед которым, защищенные аккуратным бруствером, лежали в ожидании их товарищи. Орудия, выстроившись в ряд, обстреливали далекого противника. Ответные снаряды поднимали тучи пыли и щепок. Вдоль траншей носились верховые.

Теперь дивизия начала удаляться от поля боя, обходным путем направляясь к реке. Когда юноша понял этот маневр, он оглянулся через плечо на истоптанную, загаженную мусором войны землю. Облегченно вздохнув, он локтем подтолкнул друга.

— Ну вот, все позади, — сказал он.

— И верно, позади, — согласился тот, в свою очередь оглядываясь.

Мысли юноши были сперва смутны и недоуменны. Что-то менялось в его душевном мире. Сперва он никак не мог привыкнуть к тому, что бой окончен, и настроиться на обыденный лад. Все же постепенно мозг его освободился от клубов дыма. Юноша начал понимать и себя и новую обстановку.

Он уразумел, что существованию, состоящему только из атак и контратак, пришел конец. Он побывал в краю чудовищных землетрясений, где владычествуют черные страсти и льется алая кровь, и вырвался невредимым. Первым его чувством была радость.

Потом он начал вспоминать каждый свой шаг, каждую удачу, каждый промах. В памяти юноши еще свежи были события, во время которых его мыслительные способности настолько притупились, что он действовал бессознательно, как баран; теперь он пытался проанализировать свои поступки.