Муся за спиной Ореста скорчила зверскую рожу. Амалия прыснула.

– Я все вижу, кузина, – заметил Орест, быстро выводя карандашом по бумаге.

В ответ Муся изобразила еще более чудовищную гримасу. Амалия изо всех сил кусала губы, стараясь сдержаться, но в конце концов не выдержала и залилась хохотом.

– Вот и все, – внезапно объявил Орест.

– Дайте, дайте мне взглянуть! – в нетерпении вскричала Муся.

Подошел и художник. Попыхивая трубкой, он внимательно вгляделся в сделанный Рокотовым рисунок.

– Ну что ж… – сказал он отрывисто, и в голосе его Амалии почудилось нечто похожее на внезапное уважение. – У вас есть талант… да… Линия уверенная, только вот здесь… я бы подправил… Очень хорошо… А красками вы пробовали работать?

– Ему нет в этом нужды, – сказала Муся с обидой, протягивая листок Амалии, – он не художник, он аристократ…

И внезапно она сорвалась с места и бросилась прочь. Плечи ее вздрагивали.

– Муся, Муся! – крикнула ей вслед Амалия. – Да что с тобой? Чудачка, право!

Она пожала плечами и бросила взгляд на листок с косо оторванным краем. Оттуда на нее смотрел ее двойник. Конечно, это был очень хороший рисунок, но она все же не могла понять, что так расстроило Мусю.

– Это я виноват, – сокрушенно промолвил Орест. – Она все время просила меня, чтобы я ее нарисовал, а мне было недосуг. Вот она и обиделась.

– Ничего, – мягко сказала Амалия. – Пойдемте помиримся с ней. Я ужасно не люблю, когда она на меня дуется… Вы останетесь обедать, Павел Семенович? Оставайтесь! А картину можете пока оставить здесь, никто ее не тронет.

Кузнечики стрекотали, как оглашенные, когда Амалия, князь и художник шли через сад.

* * *

Солнце клонилось к закату. Гадюка дремала у канавы, с комфортом разложив свое длинное тело среди прошлогодних палых листьев. Когда она заметила надвигающуюся на нее стремительную тень, было уже слишком поздно.

Схваченная за глотку, змея яростно извивалась, но рука держала ее так, что ядовитая тварь не могла ни вырваться, ни укусить своего врага. Змея шипела и билась, высунув раздвоенный язык, но все было напрасно: человек не собирался ее отпускать.

– Ути какая, – мечтательно проговорил он. – Ну что ж, голубушка, тебя-то мне как раз и надо…

И столько змеиной вкрадчивости было в его тоне, что гадюка мигом признала в нем своего и перестала сопротивляться.

Глава 12

«У нас в Ясеневе все благополучно, и погода стоит отменная. Посылаю вам с этим письмом рисунок, который с меня сделал князь Орест: все находят, что портрет получился весьма похожим. Забыла вам сообщить, дорогая мама, что вчера меня поженили с графом Толстым, тем самым, который писатель. Как и когда он успел овдоветь – этого я вам не могу сообщить, но подозреваю, что дело тут не вполне чисто. Я хотела пожаловаться Мусе, но она как раз досталась персидскому шаху, и ее, рыдающую и ломающую руки, увезли в далекую Персию, где она непременно станет первой гаремной женой, а меня, на мое счастье, быстро развели с г-ном Толстым. У нас в Ясеневе такие вещи происходят ежедневно, и вам совершенно не о чем беспокоиться. Муся успела вернуться из Персии еще до вечернего чая. Она просила передать вам наилучшие пожелания, что я и делаю. Что же до меня, то я рассчитываю пробыть здесь еще два месяца и вернуться в Москву в начале сентября. Любящая вас дочь Амалия».

Закончив письмо, Амалия вложила листок в конверт и взяла рисунок Рокотова. За обедом вчера собралось множество гостей. Кроме молодых людей, были также уездный предводитель Покровский, старый доктор Телегин и предмет воздыханий Даши земский врач Соковников. Все они разглядывали рисунок и говорили одобрительные слова. Только Евгений Полонский сказал одно слово: «Мило», но таким тоном, что его вряд ли можно было счесть за похвалу.

– Обратите внимание на эту снисходительность знатока, Амалия Константиновна, – заметил Орест, наклонившись к ней. – Наш Эжен не имеет ни единого таланта, но зато с успехом судит обо всех.

Художник Митрофанов улыбнулся в усы. Лицо графа застыло.

– Не выводи меня из терпения, Орест, – промолвил он. – Я не Витгенштейн и сумею на себя постоять.

– Господа, что такое? – всполошилась Муся. – Кузен, вы опять за свое? Стыдно, право, стыдно! Я лишу вас права убежища, если вы будете так себя вести. И вообще, сколько раз вы мне обещали нарисовать мой портрет? Это нехорошо – так манкировать своими обещаниями!

– Ну будет, будет, кузина Мари, – проворчал Орест. – Несите сюда свой альбом.

Таким образом Муся заполучила столь желанный рисунок, помирилась с Амалией, и мир был восстановлен. Врачи и уездный предводитель вскоре откланялись, Митрофанов тоже ушел, пообещав вернуться завтра и продолжить картину, а молодые люди отправились на лужайку – играть в набирающую популярность игру под названием tenez[31], которую англосаксы, коим, как известно, медведь на ухо наступил, переименовали в tennis. Было весело, и только Гриша Гордеев отказался участвовать в общей забаве. Он сидел в тенечке и, надувшись, глядел, как Муся мечется по лужайке туда-сюда, отбивая чужие воланы и путаясь у всех под ногами.