– Когда ты пойдешь со мной гулять? – прошипел Джо. Он шел по пятам за Энцей, толкавшей корзину.

Энца оставила его слова без внимания.

– Отвечай мне, макаронница!

– Заткнись, – произнесла Энца спокойно и твердо, как научила ее Лаура, лучшая подруга.

Джо Нил уже поработал в самых разных цехах фабрики, но нигде не задерживался надолго. Другие девушки-операторы рассказывали Энце, что Джо выгнали из военной школы, куда послали, чтобы он исправился. Девушки предупредили о нем Энцу в первый же день и посоветовали ей избегать этого негодяя. Но с тех пор, как в ее обязанности стала входить доставка блузок в цех отделки, это стало невозможно. Сначала Джо пытался флиртовать с Энцей. Когда она не ответила на ухаживания, его насмешки усилились. Теперь он специально подкарауливал ее, чтобы задирать и провоцировать, выбирая моменты, когда Энца была одна. Он прятался за передвижными вешалками с блузками или вырастал перед ней, когда она заворачивала за угол. Ночь за ночью Энца терпела его издевательства. Проходя мимо, она высоко поднимала голову.

Джо Нил сидел на раскроечном столе и болтал ногами. Вместо того чтобы улыбнуться, он снова стал насмехаться:

– Макаронница задирает нос!

– Не говорю по-английски, – солгала Энца.

– Я это исправлю.

Не обращая на него внимания, Энца продолжала толкать корзину к концу прохода. Водрузив ее на место, она посмотрела на часы и направилась в комнату, где девушки обедали.

– Сюда! – Лаура Хири помахала Энце с дальнего конца комнаты отдыха, бетонной коробки, заставленной некрашеными закусочными столиками с приставными скамейками.

Лаура была стройной и гибкой – девушка-свеча, с пламенеющими волосами и живыми зелеными глазами, покрытым веснушками носиком и безупречно очерченными розовыми губами. Ирландка Лаура подчеркивала свой рост, нося длинные прямые юбки и жилеты к ним в тон поверх накрахмаленных блузок. Как и Энца, всю свою одежду она шила сама.

Девушки с фабрики обычно вполне сердечно относились друг к другу в рабочее время, но эта дружба редко продолжалась за дверями цехов. Лаура и Энца были исключением: после исторического спора об отрезах ткани каждая распознала в другой родственную душу.

Каждые несколько месяцев хозяева фабрики чистили оборудование и выбрасывали остатки, целые ярды материи, которые не были использованы, или образцы, отвергнутые нетерпеливыми коммивояжерами. Эти куски полотна, всевозможной длины и ширины, свернутые в рулоны, не имели никакой ценности для владельцев фабрики, но могли быть спасены опытной швеей, которая пустила бы их на изготовление или отделку платья.

В первый же рабочий день Энцу вместе с другими швеями пригласили посмотреть эти остатки. Энца и Лаура одновременно положили глаз на кусок бледно-желтого ситца с рисунком в виде мелких чайных розочек с зелеными листочками. Едва Энца к нему потянулась, Лаура схватила отрез, приложила к себе и пронзительно закричала: «Желтый и зеленый – мои цвета!»

Энца, сдержавшись, спокойно сказала:

– Ты права. Ткань чудесно идет к твоей коже. Возьми ее.

Щедрость Энцы тронула Лауру, и с этого дня они всегда обедали вместе. Через несколько месяцев Лаура начала учить Энцу читать и писать по-английски.

Письма Энцы к матери были полны историй с участием Лауры Хири – например, о том, как однажды в субботу они отправились в Атлантик-Сити, к Стальному пирсу. В тот день Энца попробовала свой первый хот-дог, с желтой горчицей и квашеной капустой. Энца в красках описала розовый песок пляжа, велосипеды-тандемы на променаде и как на Стальном пирсе играл человек-оркестр. Она рассказала о шляпах с широкими полями, украшенных гигантскими бантами, фантастическими фетровыми шмелями и огромными шелковыми цветами, о купальных костюмах, обтягивающих, с глубоким декольте, похожих на нижнюю рубашку с поясом. Все для нее было так ново, так по-американски!

Лаура стала Энце лучшим другом, но не только. Обе они любили модную, хорошо сшитую одежду. Обе стремились к элегантности. Обе с одинаковой тщательностью относились к тому, что шили, – будь то шляпа или простая юбка. Они стонали в голос, когда Уокеры купили у посредника дешевый хлопок и все сшитые из него блузки пришлось выбросить. Они были настоящими труженицами, добросовестными и честными. Письма Энцы доказывали, что ценности, внушенные ей матерью, остались неизменными.

– Выглядишь ужасно, – сказала Лаура, вручая Энце бумажный стаканчик с обжигающим кофе, посветлевшим от сливок, в точности как Энца любила.

– Я устала, – призналась Энца, усаживаясь.

– Синьора Буффа снова нализалась?

– Да, – вздохнула Энца. – Виски – ее единственный друг.

– Мы должны тебя оттуда вытащить, – сказала Лаура.

– Ты не обязана решать мои проблемы.

– Я хочу помочь.

Лауре было двадцать семь, у нее за спиной была школа секретарей и работа по ночам в офисе. Это Лаура показала Энце, как заполнить бланки для приема на работу, куда пройти, чтобы сняли мерки для форменного фартука, где взять инструменты и как заслужить продвижение от оператора машины до мастера на отделке. Она учила Энцу, как заработать дополнительные деньги, взяв срочную работу во время аврала.

Лаура разломила надвое свежий гладкий пончик на пахте и дала Энце большую часть.

Энца произнесла на идеальном английском:

– Благодарю вас, мисс Хири.

– Прелестно, – рассмеялась Лаура. – Ты говоришь как королева.

– Сердечно благодарю, – ответила Энца с безупречной интонацией.

– Продолжай в том же духе, скоро к тебе и относиться будут как к королеве.

Энца рассмеялась в ответ.

– Готовься. Дальше я намереваюсь тебя учить, как отвечать на вопросы на собеседовании при приеме на работу.