День Колумба в Маленькой Италии был настоящей феерией. Уличные фонари украшали гирлянды красной, белой и зеленой мишуры. Итальянские флаги, шелковые полотнища из полос ярко-красного, изумрудно-зеленого и кипенно-белого цвета, шелестели на шестах над магазинами и жилыми домами. В петлицах у мужчин тоже были маленькие бумажные флажки, ими же были украшены шляпки женщин. Дети носили небольшие флажки на палках, засунув их в задний карман брюк, как засовывали бандану. Осенний воздух пах мятной свежестью, а солнце блестело в небесах как золотой слиток.

– Время бархата, – сказала Энца. – Достаточно прохладно, чтобы носить мою любимую ткань.

– Бархат – это вареная шерсть, у которой завелись деньги, – откликнулась Лаура.

Каждый выходной, если только они могли себе это позволить, Лаура и Энца проводили в Нью-Йорке, пытаясь найти работу и подходящий пансион. Они уже значились в очереди на комнату в Розмари-хаус, в монастыре Сент-Мэри и в «Апартаментах Эванжелины».

В поисках места они обошли весь город – спрашивали, не нужны ли сиделки в Воспитательном доме, кухарки и официантки в публичных клубах Верхнего Ист-Сайда или горничные в особняках на Парк-авеню. Они предлагали свои услуги в нескольких ателье и у модисток.

Новая жизнь не могла наступить слишком быстро – даже когда они приняли твердое решение покинуть фабрику Меты Уокер. Лаура каждый день торопилась домой, надеясь, что почта принесет им хорошие вести. Энца нигде не оставляла свой адрес, зная, какой поднимется шум, если Анна Буффа поймет, что личная служанка может ее покинуть. Сегодняшний день, однако, не был посвящен анкетам или обходу пансионов. Это был день праздника. Все улицы между Нижним Бродвеем и Бауэри были заполнены гордыми итальянскими иммигрантами в лучшей одежде, приличных перчатках и шляпах, стекавшимися сюда из всех районов города, чтобы вместе с толпами ньюйоркцев попробовать деликатесы Южной Италии и отпраздновать День Колумба.

Пока Энца и Лаура пересекали Гранд-стрит, им смотрели вслед: на Лауру – из-за высокого роста и яркой внешности, типичной для ирландки, а на Энцу – из-за ее южной красоты и точеной фигуры. Они щеголяли в нарядах собственного изобретения. Энца сшила себе юбку из чесаного серого бархата и палевый жакет со светло-лавандовой отделкой. А Лаура надела зеленую шелковую юбку и того же оттенка парчовое полупальто, подпоясанное широкой золотой лентой. Шляпка Энцы была из серого и бежевого атласа, широкополая шляпа Лауры – из золотистого фетра. Они выглядели ничуть не менее элегантно, чем дамы, заказывавшие себе туалеты в ателье на Пятой авеню.

Девушки присоединились к толпе, спешившей насладиться едой, ощутить связь с родиной и прочувствовать дух товарищества, возникающий, когда вокруг близкие тебе люди. Торговцы расставили вдоль улиц незамысловатые киоски: высокие выбеленные шесты поддерживали полотняные тенты над узкими дощатыми прилавками.

Покупателям предлагались все неаполитанские угощения, которые только можно было представить. Они готовились прямо на их глазах – свежие, горячие, сладкие, невыразимо вкусные. В баках с кипящим маслом плавали пышные облака белого теста, постепенно покрывавшиеся коричневой корочкой. Потом их окунали в сахарную пудру, и получались цепполе – пончики. Сладкие квадратики томатного пирога, напоминавшие кусочки итальянского флага, сбрызнутые оливковым маслом и украшенные свежим базиликом, были разложены по бумажным кулькам и раскупались один за другим.

Киоски со свежей выпечкой выставляли целые подносы с трубочками канноли, наполненными свежими сливками и обсыпанными сахарной пудрой, сфольятелле в форме морских раковин, с сыром рикотта, рулетиками бискотти с кедровыми орехами, миллефолье – тонкими листами теста, прослоенными клубничным кремом и украшенными сахаром, и всеми видами джелато и граниты [54] . С навеса свисали связки лесных орехов. Большие пластины торроне, сделанные из меда, миндаля и яичных белков, были разложены на мраморной столешнице, подвешенной на веревках, будто ее подняли из шахты. Торговец разрубал сладость на части, продавая голодной толпе щедрые куски.

– Синьора Буффа любит торроне. – Энца остановилась около прилавка.

– Ты собираешься покупать этой ведьме сладости? – воскликнула Лаура.

– Я все надеюсь, что она изменится, – ответила Энца.

– Ну-ну, давай. Покупай. Надеюсь, она сломает зуб.

– Знаешь что? Я не собираюсь ей ничего дарить, – сказала Энца.

– Ну, это уже лучше. Не падай духом перед лицом деспота!

Девушки никак не могли решить, какое лакомство попробовать первым. Энца повела Лауру к прилавку с сосисками и перцем. Они наблюдали, как повара кидают блестящие ломтики зеленого перца и ленточки лука на решетку, одновременно укладывая пахучие горячие сосиски, полопавшиеся над открытым огнем, в свежие хрустящие булочки.

Лаура откусила кусочек.

– Delizioso! [55] – заявила она.

– Восхитительно, – откликнулась Энца по-английски.

– Отлично. Но сегодня уместно говорить только на твоем родном языке. Сегодня все здесь итальянское, даже я!

Молодой человек вручил им по листовке и исчез в толпе, чтобы раздать остальные. Энца увидела на лицевой стороне политическую карикатуру. Подпись под ней рассказывала о злодеяниях Германии. Хотя было известно, что в Европе бушует большая война, этих самодовольных иммигрантов она пока еще почти не коснулась. Италия уже вступила в войну, и поговаривали, что Соединенные Штаты будут следующими. Энца волновалась за братьев, а Лаура – за племянников, которые мечтали стать солдатами.