Когда мы решили приехать сюда и потягаться с древними богами Египта, я попросил хранителя одолжить мне реликварий и привез его с собой.

Как я уже говорил, мысли обладают силой воздействия. Мысль о древнем проклятии жреца Сепе привела к смерти вашего дядю и едва не погубила вас; но я был вооружен крошечным кусочком золота, многие столетия концентрировавшим в себе иную мысль. Поколения благочестивых христиан восхищались этим амулетом, рассеивавшим чары; некогда он считался эффективным средством борьбы с древней богиней, овладевшей вашим домом. Реликварий идеально подходил для моей цели. Я боролся с мыслью при помощи противомысли; мыслительным образам Асет и ее жреца Сепе я противопоставил защитную мыслительную силу Кирилла, монаха из Александрии, который в свое время изгонял Асет из тел околдованных прихожанок. В маленьком реликварий у меня в руке сосредоточились мысли, нейтрализовавшие губительную силу Асет и ее приверженцев, и — Асет и ее призрачный жрец исчезли. Если…

— Я. не верю. ни единому. слову! — медленно проговорил Монтейт. — Вы говорите все это, потому что хотите выгородить Луэллу. Она — воплощение всего плохого и злого, и я больше не желаю ее видеть. Я.

—

Monsieur!

— голос де Грандена прорезал воздух, как бритва. — Взгляните сюда!

Он вновь достал из кармана маленький золотой крест Кирилла и теперь держал его, чуть покачивая, перед глазами молодого человека. Монтейт вопросительно посмотрел на крестик.

— Вы будете слушать и подчиняться, — тихо и внушительно произнес француз. — Вы проспите полчаса и затем проснетесь. Проснувшись, вы забудете все события прошлой ночи. Вы будете помнить только одно — того, что преследовало вашу семью и вторглось в ваш дом, больше нет. Спите. Спите и забудьте. Я приказываю!

— Вот и все, друг мой, — объявил де Гранден, когда по его приказу веки Монтейта сомкнулись.

— Что дальше? — спросил я.

— Нам нужно, я думаю, сжечь мумию жреца Сепе и перевод таблички с проклятием, — ответил он. — Согласно завещанию, наследники избавлены от необходимости хоронить мумию, если это становится физически невозможным. Я предлагаю воспользоваться этим пунктом. Пойдемте, пора кремировать древнего жреца.

Мы перенесли мумию в котельную и принялись расчленять иссохший труп египтянина, бросая части его тела на раскаленные угли топки. Куски мумии сгорали в ярких и резких вспышках пламени, быстро превращаясь в легкий серый пепел, уносившийся в трубу.

— А что вы скажете об ощущении потустороннего взгляда, на которое жаловалась Луэлла, де Гранден? — спросил я. — Помните, она говорила, что ей постоянно казалось, будто кто-то за ней наблюдает?

—

Mais oui,

— прищелнул он языком, скармливая огню мумифицированную руку. — Скажу, что у нее была для этого хорошая причина. Разве добрая старая Мэгги и ее муж не следили все время за Луэллой, не сверлили ее потихоньку взглядами, подсчитывая, съела ли она третий кусочек мяса и выпила ли третий бокал вина?

Parbleu,

мадемуазель хочет сохранить мальчишескую фигуру и потому мало ест — а эта достойная ирландская пара видит в ней фейри, судит ее и находит виновной!

C’est drole, n’est-se-pas?

[31]

Когда мы вернулись наверх, Дэвид Монтейт расправлялся с превосходным завтраком.

— Милая Лу, — сказал он сестре, — ну конечно. Я совсем не был болен этой ночью, спал как дитя и даже проспал. Я ведь опоздал к завтраку на целый час?

Он улыбнулся и потрепал сестру по руке.

— Ах,

parbleu,

ты умен, Жюль де Гранден! — радостно промурлыкал маленький француз. — Ты спас этих молодых людей от опасности и сделал их счастливыми, изгнав демона плохих воспоминаний. О да! Пойдем со мной, Жюль де Гранден: я угощу тебя в библиотеке великолепным виски.

Э. Ф. Бенсон

ОБЕЗЬЯНЫ

[32]

(

1934

)

Доктору Хью Моррису было немногим больше тридцати, но он уже успел по праву завоевать репутацию одного из самых искусных и смелых хирургов в своей отрасли медицины. Он вел частную практику, добровольно трудился в известной лондонской больнице и по числу удачных операций далеко оставил позади всех коллег. Моррис верил, что вивисекция является наиболее плодотворным методом развития хирургии и, справедливо или нет, считал, что страдания животных (которым он старался не причинять излишнюю боль) были оправданы, если имелась резонная надежда пополнить знания о возможностях проведения схожих операций на людях. Вивисекция могла спасти жизнь, облегчить страдания больного; мотивы были достойными, польза — неимоверной. Однако Моррис испытывал только презрение к тем представителям рода человеческого, что по собственной прихоти выезжали со стаями гончих в поля и затравливали лис или устраивали состязания между двумя борзыми, споря о том, какая из них первой перегрызет горло несчастному испуганному зайцу; такие развлечения казались ему бессмысленными и совершенно неоправданными пытками. Год за годом Моррис работал, не зная отдыха, а свободные часы в основном посвящал исследованиям.

Однажды, теплым октябрьским вечером, Моррис и его приятель Джек Мэдден обедали в доме хирурга, выходившем окнами на Риджентс-парк. Окна гостиной на первом этаже были открыты, и после обеда они устроились на широком диване у окна и закурили. На следующий день Мэдден уезжал в Египет, где занимался археологическими раскопками. Он давно пытался убедить Морриса провести месяц в Египте, тем более что сам намеревался всю зиму изучать недавно открытый некрополь на противоположном от Луксора берегу Нила, близ Мединет-Абу

[33]

. Но все было напрасно.

— Когда мое зрение ослабеет, а руки начнут дрожать, — сказал Моррис, — придет время думать об отдыхе. К чему мне отдых? Я буду постоянно мечтать о возвращении к работе. Что поделать, я чистейший эгоист: работать мне нравится больше, чем бездельничать.

— Так побудь хоть раз альтруистом, — парировал Мэдден. — Кроме того, отдых полезен для работы. Человеку вредно все время работать и никогда не отдыхать. Наберешься сил, это тоже что-нибудь да значит.