Мама ворчала. Ей казалось, что Людмила сама виновата, если не успевает. И вообще, она крайне неправильно организует собственное время. Она говорила, что вставать надо раньше, но Людмиле претила сама мысль о раннем подъеме. Нет, уж лучше ночь.

Кухня.

Удивительный покой, когда улица затихает. Из приоткрытого окна тянет холодком, порой и сквозит, но это тоже в удовольствие. От холода и сна, который наваливается разом, грозя погрести Людмилу под пуховой лавиной, спасает горячий чай.

Любимая кружка.

И сахара три куска. Почему-то особенно важно было, чтобы сахар был кусковым. С рассыпчатым вкус был не тем…

Она сидела и слушала темноту.

Думала.

Обо всем думала, но мысли были вялыми, ленивыми. И отпуск скоро заканчивается, и вообще все заканчивается, но оттого и грустно. Впрочем, Людмила же знала, что так оно и будет.

Где-то внизу хлопнула дверь.

А потом заревел мотор… громко, пугающе. И вновь стало тихо. Тишина эта продолжалась почти до рассвета, и можно было бы отправляться спать, но Людмила знала за собой, что теперь она точно не уснет. А рассвет… рассвет – это красиво. Небо светлеет, бледнеет, пока вовсе не становится кисейно-лиловым, и только тогда прорывает его розовая полоса. И ширится она, разрастается разломом…

Наверное, она все-таки задремала, потому что пропустила появление разлома.

Зато приснилась мама.

– Ты ведешь себя безответственно, – сказала она.

Мама была в клетчатом домашнем платье, которое носила последние годы. И в фартуке… руки полотенцем вытирала, а вода с них скатывалась. Людмила моргнула, удивившись тому, до чего яркий сон получился.

– Совершенно безответственно, – продолжила мама и еще пальцем погрозила, как делала в далеком Людмилином детстве, когда та и вправду совершала что-то недостойное. – Нельзя спать.

– Ночь ведь, – возразила Людмила. – Ночью все люди спят.

А мама тряхнула руками, и вода с ее рук разлетелась. Брызги зашипели и погасли.

Мама исчезла.

Зато появился Михаил. Он был в смирительной рубашке, бледный, и ликом своим исхудавшим походил на всех святых разом. Вот только нимба не было. И Людмиле подумалось, что нимб со смирительной рубашкой просто не сочетается.

– Вставай, – строго сказал он.

– Зачем ты умер?

– Демоны живут внутри, – Михаил смотрел в глаза, и собственные его, казавшиеся нарисованными, пробирались в самое сердце Людмилы, вытаскивали оттуда то, о чем она хотела бы забыть. – Демоны живут… в каждом.

Живут.

И фигура Михаила поплыла, преображаясь. Ее смяло, словно кусок пластилина, а из куска этого чьи-то невидимые пальцы вылепили демона. Он походил на себя, писанного Врубелем, и все же отличался. У демона было лицо Ольги.

И Михаила.

И Людмилиной матушки. У него было множество лиц, куда больше семи, и все – одинаково прекрасны. Людмила, кажется, и себя увидела. А потом запахло дымом. Из-под ступней демона расползались серые нити, и огонь… огонь этот плавил линолеум на кухне, оттого и воняло так, едко…

– Прекрати, – сказала Людмила, уверенная, что именно демон виноват в пожаре, – нельзя сжигать чужие дома.

– Можно, – демон улыбнулся. – Я ведь демон…

И дыхнул в лицо жаром.

Людмила проснулась и потерла глаза. Надо же… случается увидеть такое… мама, Миша, демоны… этак и до галлюцинаций в классическом их виде недолго. Она чихнула и потерла нос.

Пахло паленым.

Очень сильно пахло паленым. И кажется, горелой пластмассой… по полу стлался дым, и Людмила несколько секунд смотрела на него, убеждая себя, что это, наверное, галлюцинация. Правдоподобная.

Впрочем, слишком уж правдоподобная, хотя ее пациенты и утверждали, что иных и не бывает. Но Людмиле с галлюцинациями встречаться лично пока не доводилось, и поэтому, по здравом размышлении, она решила, что все-таки случился пожар.

Эта мысль стряхнула остатки сна.

Людмила вскочила.

Коридор был в дыму. Содрав с вешалки свитер, она скомкала и прижала его к лицу. Дышать стало не легче, но появилось чувство защищенности. Надо бежать… звать на помощь…

Людмила заставила себя остановиться.

Успокоиться, насколько это было возможно в нынешней ситуации. Уходить… огня нет, только дым… это хорошо. Поднять Ольгу и уходить.

Ольга сидела в постели, уставившись на Людмилу огромными печальными глазами.

– Он меня нашел…

– Кто?

– Он… он меня…

Дым вползал в комнату, и Людмиле вдруг подумалось, что ковры придется менять. И мебель. Эта едкая вонь вряд ли выветрится со временем. Во всяком случае, столько времени у Людмилы не будет.

– Вставайте.

Ольга подчинилась.