И вопросы задавала, глядя в глаза. От этого взгляда внутри все цепенело, обмирало, и возникало противоестественное желание немедленно во всем признаться, даже в том, чего Стас не совершал.

– А еще она любила разбирать недостатки… – Людмила поставила перед Стасом тарелку. – Подробно. Обстоятельно… и сочинять… в последние годы увлеклась психологией. Книг прочитала множество, возомнила, что у нее талант… вот и… был у меня один коллега… хороший человек… у него дочь маленькая… жена умерла. В общем, конечно, ни о какой любви до гроба речи не шло.

Любовь до гроба совершенно не увязывалась с Людмилой, но Стас благоразумно промолчал.

– Но он мне был симпатичен. И я ему… могло получиться что-нибудь… тебе горчицу или майонез?

– И то и другое.

– А мама после знакомства с ним целую версию выдвинула… о травме психологической, которую ему смерть жены причинила. О поиске заменителя. О том, что мне всю оставшуюся жизнь придется соответствовать чужому образу… ну и так далее… в общем, у нас разладилось. Она была рада… говорила, что он мне не пара. Еще и с ребенком. Я своих родить должна, а не чужих растить… и зарабатывает мало… знаешь, – Людмила села напротив и подперла щеку кулачком, – она сама себе порой противоречила. То говорила, что шансов у меня с моей неудачной внешностью и таким же характером никаких. То вдруг, когда что-то начинало налаживаться, все силы прикладывала, чтобы разрушить… мол, я достойна лучшего.

– Она боялась тебя отпустить.

– Наверное. – Людмила не ела, разглядывала Стаса столь же пристально, как он недавно разглядывал ее. – Она мне говорила, что ради меня пожертвовала карьерой, аспирантуру оставила… и вообще… всю себя школе отдала, а ее на пенсию отправили по возрасту. И ничего не осталось. А ты…

– Не женат.

– Тоже не сложилось?

Стас пожал плечами. Странный у них разговор выходит, будто больше не о чем. И согласился:

– Вроде того… как-то сначала не до того было. Я работал. И много. Какие отношения… какая жена… а потом, когда деньги появились, то и… как-то вот никого, на ком хотелось бы жениться. Я вообще о женитьбе не думал…

На том разговор и прекратился.

А потом позвонил Иван.

– Пиши, – сказал он. – И все равно, Стасик… вот лезешь ты…

– Лезу, – Стас не спорил.

И адрес записал.

Дочь Настасьи, вернее, Анастасии Петровны Кругликовой, обреталась на самом краю города, в старом кирпичном доме, который за годы потемнел, пошел пятнами. Крыша его двускатная щетинилась многими антеннами, а сразу за домом простиралось грязное, изрытое ямами, поле. Может, по летнему времени оно и зеленело, в чем Стас сомневался, а ныне являло собою зрелище мрачное. Над полем кружились стаи ворон.

Воняло.

В подъезде воняло особенно сильно, и не разобрать чем, не то мочой, не то тухлятиной. Стас зажал нос, чувствуя, как подкатывает дурнота. Давненько ему не случалось бывать в местах подобных. Он лишь надеялся, что дочь Настасьи будет дома.

Подниматься пришлось на пятый этаж, и чем выше, тем грязней становилась лестница. Окурки, бумажки, стекло и пластик. Запах фекалий, отчетливо прорезавшийся через иную вонь.

И разбитое окно между четвертым и пятым этажами, сквозь которое проникал холодный воздух, воспринималось едва ли не благом.

Дверь открыли сразу.

– Чего? – поинтересовалась хмурая девица в черных джинсах и черной же майке, щедро усыпанной стразами. Волосы девицы, обрезанные коротко, неровными прядями, топорщились во все стороны.

– Вы Евгения?

– Ну я. – Она оперлась на косяк и руки на груди скрестила, смерила Стаса внимательным взглядом. – А ты кто?

– Стас.

– Охренеть. На кой мне твое имя? Я тебя чего спросила?

От девицы несло перегаром. И сигаретами.

– Я по поводу твоей матери.

– Денег нету. – Она попыталась захлопнуть дверь, но Стас выставил ногу.

– А если предложу?

Евгения мгновенно подобрела, и на мятом ее лице появилась улыбка, которую можно было бы назвать дружелюбной.

– Так ты не из похоронной конторы? А то ходют тут… услуги, типа, предлагают. Знаю я их услуги. Сдерут втридорога… а у меня денег нет! Я, может быть, сиротою осталась…

Она всхлипнула от жалости к себе.

– Ответишь на пару вопросов, заплачу, – пообещал Стас. И Евгения посторонилась, пропуская в квартиру.

Узенький коридорчик, в котором не развернуться. И две двери. Одна – в комнату, другая – на кухоньку, едва ли не меньшую, нежели коридор. В ней только и вместились, что плита, холодильник и пара навесных ящиков.

Столом служил широкий подоконник, на котором громоздились бутылки.

– Маму потеряла, – Евгения потерла руками лицо. – Горе-то… соседи приходили… сочувствовали.

Помимо сочувствия, от соседей остались банка с окурками, пара засохших бутербродов и тарелка кислой капусты, по которой ползла толстая сонная муха.