Конечно, сравнивать себя с таким великим творцом, как Феллини, — это чересчур. Но всей жизнью, которая была посвящена постепенному избавлению от унаследованных страхов, я получил право судить о нем и восхищаться им, поскольку чувствую, что его судьба схожа с моей.

Я не создал великих произведений, ни одного шедевра не вышло из-под моего пера. Он — автор величайших фильмов нашего поколения. Но в своей маленькой сфере я занимаю место, позволяющее мне понять его. И если у меня есть моя Тереза, у него есть его Мазина.

10 декабря 1976

Лет в шестнадцать я входил в компанию молодых людей, старшему из которых едва исполнилось двадцать; называлась наша компания «Бочонок» — по бочонку, битком набитому сельдями.

Нас, конечно, было не так много. В основном художники, обучавшиеся в Льежской художественной академии, несколько поэтов и несколько человек без определенных наклонностей.

Ночи напролет мы проводили в беседах то у одного, то у другого, пили много красного вина и закусывали немногими пирожными.

Обо всем этом я уже рассказывал, но с расстояния в шестьдесят лет события приобретают иной смысл.

Целыми ночами мы со страстью, словно от этого зависели судьбы мира, говорили о философии.

Мы глотали труды философов и каждую ночь обсуждали их идеи, иной раз одно-единственное выражение. Например, самое популярное изречение Сократа: «Познай самого себя».

В ту ночь меня понесло. Я доказывал, что часть не может познать целое. А человек — всего лишь малая часть человечества и т. д. и т. п.

Ничуть не ласковей я был и с Платоном, предпочитая ему Эпикура.

Все это я говорю, чтобы перейти к современным проблемам. Я прочел чуть ли не всех философов, за исключением нескольких наиновейших, а они сейчас размножаются, как микробы.

Признаюсь, я им завидую. Они могут позволить себе выдвигать самые фантастические гипотезы, которые невозможно опровергнуть. Для этого нужны были бы философские противоградовые пушки вроде тех, что используют для разгона градовых туч над полями и виноградниками.

Им дозволено все. Философ, будь он немец, американец, француз, вправе создать собственный словарь, чтобы придать своим бредням наукообразность.

Одна-единственная книга может принести ему мировую известность, и чем она темней, тем меньше ее будут оспаривать.

Философы — счастливые люди: им никто не противоречит. Такие счастливые, что большинство из них доживает до глубокой старости, и до последнего часа у них есть ученики.

Они изучили все религии, каждый, разумеется, в зависимости от своей направленности. У некоторых из них заметны гуманные наклонности, но большинство в них не слишком верит. В основном они предпочитают пребывать в сфере абстракций, так сказать, в космосе, в пространстве, о котором они тоже спорят.

Стало модой (мода существует на все) философам — я имею в виду преподавателей философии — через какое-то время приниматься за романы. В США не такая уж редкость профессор философии, для разнообразия и, по всей видимости, ради улучшения своего материального положения сочиняющий детективные романы.

Надо сказать, эти детективы, равно как и романы французских философов, самого низкого пошиба.

Они привыкли, что им никто не противоречит, и считают себя единственными носителями истины чуть ли не в космическом масштабе.

У меня есть такие знакомые. Признаюсь, я никогда с ними не спорил, поскольку их аргументы таковы, что без раздражения отвечать на них невозможно.

Не так давно романы писали романисты. Сейчас же, говоря коммерческим языком, рынок наводняют профессора Сорбонны и даже преподаватели лицеев.

Остальным остается халтура вроде черной работы над воспоминаниями какого-нибудь певца или певички.

Я не верю в философию. Мы слишком ничтожны и средства наши чересчур ограничены, чтобы иметь целостное представление о мире. Даже при помощи физиков, биологов и всех, кто пытается его постичь.

Иной раз мы делаем шаг вперед, но только для того, чтобы тут же сделать два или три шага назад.

Как могут ничтожные черви вроде нас судить о чем бы то ни было перед лицом Вселенной, которую мы не в состоянии измерить и которая, возможно, бесконечна?

Я снова возвращаюсь к спору в «Бочонке» и к знаменитому изречению Сократа: «Познай самого себя».

Сейчас я уже не спорю с ним. В сущности, единственное, что как-то может познать человек — да и то с риском ошибиться, — это он сам, его личность.