Я один перед зеркалом и, отбросив стыд и тщеславие, пытаюсь понять, кто я такой на самом деле.

Большинство людей, знающих меня, но, увы, знающих плохо, поскольку невозможно до конца познать ближнего, считают, наверно, меня человеком самоуверенным и даже, может быть, несколько высокомерным и заносчивым.

А я с самого детства робок. Робость моя проявляется не в том, что я отворачиваюсь или опускаю голову, когда со мной заговаривают, или не нахожу слов для ответа, — нет, я просто вечно боюсь причинить кому-нибудь боль.

Я знаю, что может задеть достоинство человека, даже когда он сам не отдает себе в этом отчета. И считаю его достоинство самым драгоценным из всего, что у него есть.

Но я знаю также, как оно беззащитно: достаточно слова, неверно понятого взгляда, чтобы его ранить.

Вот в чем причина моей робости. Я боюсь причинить кому-нибудь боль, кого-нибудь оскорбить.

Если смотреть со стороны, я говорю громко, возбуждаюсь. Особенно часто так было раньше: я произносил целые речи, чуть ли не от лица всего человечества.

Но это не мешало мне испытывать робость, и она еще усугубилась с тех пор, как время приглушило мой пыл.

30 декабря 1973

Когда я был ребенком, совсем еще маленьким, мы освещались керосином. В некоторых домах, но не в нашем, было газовое освещение, и моя мать мечтала о дне, когда не нужно будет каждое утро начищать медные керосиновые лампы.

Газ у нас появился гораздо позже, когда уже было электричество: площадь Святого Ламбера освещали ослепительные дуговые лампы.

В свое время провели электричество и нам. Дальше мы не заглядывали. Не думали, чем будем освещаться потом. Льеж окружали черные терриконы угольных шахт. Все были убеждены, что так будет всегда.

В новогодних выпусках газет, выходивших большими тиражами, гадалки на картах и предсказательницы, читавшие будущее по хрустальному шару, давали прогнозы на год.

Потом этим занялись университеты и стали готовить футурологов.

Некоторые газеты до сих пор обращаются к гадалкам и печатают их предсказания. Но солидные, серьезные журналы публикуют статьи футурологов.

Нам говорят не только о том, что будет в 1980 году, но и гораздо позже — в 2000-м; дальше — больше, и нам уже возвещают, что нас ждет (говоря «нас», я имею в виду не себя) в 2030, в 2050 году и т. д.

Короче говоря, все стало возможно. Можно предсказывать, что взбредет в голову, и, чем дальше срок пророчества, тем больше шансов оказаться правым, потому что никто из ныне живущих не сможет проверить, сбылось оно или нет.

С гадалками и другими пророчицами все было проще: не так уж много людей по-настоящему верило им. С футурологами куда сложней: люди испытывают инстинктивное почтение ко всему, что имеет видимость науки.

И вот появилось много людей, обеспокоенных своим будущим, будущим детей и внуков. Ведь какое предсказание ни возьми, кончается оно катастрофой и исчезновением жизни на Земле.

А моя бедная мать так мечтала избавиться от керосиновых ламп, чтобы не чистить их каждое утро!

Я отнюдь не шучу. Серьезные люди сообщают с точностью чуть ли не до одного человека, какое население будет на нашей несчастной Земле в 2050 году. Они предрекают, что под тяжестью людей Земля перевернется.

Я могу позволить себе оставаться оптимистом.

Не люблю праздников, но люблю воскресенья. Обычно, открыв утром ставни, я с удовольствием смотрю на парк и озеро, на старательно укатанные спортивные площадки, на торговую улицу, где находится одна из двух церквей.

Сегодня все не так. Все серое. Серое небо. Серыми кажутся стены. И люди тоже. Редкие пешеходы бродят как неприкаянные.

Я торопил приход рождества, теперь хочу, чтобы поскорее пришел Новый год и жизнь обрела свой привычный облик.

8 января 1974

С тех пор как началась промышленная эра, мы своими глазами видим, как мир с каждым днем становится все более и более сложным. Во вращение непрерывно вовлекаются все новые шестерни.

Во времена моего детства не существовало ни автострад, ни сверхзвуковых самолетов и при слове «мусорщик» передо мной возникала такая картинка: старик в лохмотьях, навеселе уже с восьми утра, плетется с кнутом на плече рядом с лошадью, запряженной в двухколесную тележку.

Лошадь была, но возчик не ехал, а шел пешком, останавливаясь у каждой урны и высыпая ее содержимое в тележку.