Мы поговорили еще, и выяснилось, что у этого так раздражающего меня языка есть две части. Первая часть – язык, на котором говорят с детьми, этот самый беби-ток, и у него есть важнейшая обучающая функция. Педиатр Федор Катасонов сказал, что мы не только говорим с детьми особыми словами, но и особым голосом: “Считается, что отчасти это связано с тем, что детям так проще копировать, у них маленький голосовой аппарат, и слова, сказанные высоким голосом, им проще повторять”, а Кронгауз добавил: “Овладение родным языком – великая тайна. Взрослые люди язык не могут выучить, а ребенок за три года выучивает. И родители ему помогают, в частности через беби-ток. Роль беби-тока – в обучении через простое. Есть два регистра, которые входят в беби-ток: сюсюканье, или смазанная речь, и, наоборот, хорошая артикуляция, другая интонация, четкое выговаривание. Сюсюканье скорее психологическая вещь – мы сближаемся с ребенком и как бы имитируем его речь. А подчеркнутая артикуляция – это прежде всего обучающая функция”.

Вторая часть – этот “язык мамочек”, это попытка отфильтровать чужих и быстро дать понять, что говорящий сейчас выступает только и именно в роли матери. И проверяет, насколько окружающие такие же.

“Мы можем сколько угодно, сидя здесь, рассуждать о психологии, невозможности сепарации, смысла жизни только в ребенке. Нужно просто принять это и отнестись с уважением. Если группа в фейсбуке создается для взаимопомощи, а некоторые люди, приходящие за этой помощью, раздражают остальных, вопрос в том, хотим ли мы принять максимум людей такими, какие они есть, или хотим отсеять то, что нам не нравится”, – подытожила педиатр Анна Сонькина-Дорман.

Получилось, что этот разговор снова о том же, о чем я и так все время думаю, – о неприятии чужого подхода к детям и к их роли и статусе в семье, о раздражении на чуждый тип разговора. И что я выступаю в роли критика чужих привычек и манер, которую я так не люблю.

Да и, честно признаться, я сама все время называю детей какими-нибудь ужасными словами, типа “бубусик”, “кутик-обормутик”, “сюся-масюся” и, страшно признаться, “пиписёк”, и мне это нравится. Я-то, конечно, в шутку, но какая, в конце концов, разница?

Я люблю моих детей, как завещал апостол Павел. Ровно как в Библии написано: “Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится”. Мое отношение к моим детям – единственное, пожалуй, что никогда не тревожило меня и не вызывало вопросов.

Но, к сожалению, только мое. Не все окружающие почему-то любят моих детей, как завещал апостол Павел, да и я всех остальных так тоже не очень люблю. И тут возникают проблемы. И не только у меня.

Однажды кто-нибудь скажет о вашем ребенке что-то совершенно невероятное, от чего внутри у вас закипает кровь, желчь и что там еще может кипеть. Ваш ребенок в этот момент, может быть, ударил кого-то лопаткой, или вылил на кого-то сок, или просто сдавал экзамены в подготовительный класс и решал задачку по математике.

Моя знакомая, которая занимается детьми-сиротами с особенностями развития, рассказала у себя в фейсбуке, как водила свою маленькую дочь без особых особенностей развития на собеседование в первый класс престижной частной школы, месяц обучения в которой стоит 2000 долларов:

“Вспомнила, как меня взяли однажды на первичный прием в Центре лечебной педагогики. Это где на ребенка смотрят психолог, дефектолог, врач и решают: что дальше, какая нужна программа, какие специалисты и так далее. И вот мы пришли – там семья из Владимирской области. Год ждали очереди. У них мальчик лет шести с серьезными, даже мне заметными, ментальными проблемами. Рассказывают, что, когда ему было три года, его новорожденный братик заболел, мама на целый год уехала с малышом в больницу, а через год вернулась без малыша – он умер от рака, ничего не помогло. Старший мальчик после этого всего выдал все вот эти проблемы. В их родном маленьком городе их долго мурыжили, в сад не брали, ставили то шизофрению, то умственную отсталость, и главное – совсем же ничего не предлагали. И вот наш педагог ползает с ним по ковру, с родителями разговаривают. И первое, что им говорят: смотрите, как он запомнил прекрасно! Смотрите, как он играет хорошо! Смотрите, как он быстро понял задание! И тут эта мама начала рыдать и говорит: спасибо, мне никто никогда не говорил про то, что он может, всегда про то, чего он не может.

В ЦЛП вообще это главное: иногда принесут ребенка, который может двигать одной рукой. И это будет то главное, в чем он молодец, и вокруг этого организуют весь учебный процесс.

Я это к тому, что я сегодня поняла, как много у меня с этими мамами общего. И как тебе важно, чтобы твоего ребенка оценивали, исходя из того, что он может и в чем он хорош. И что каждая мать, куда бы она ни шла – в ЦЛП или на собеседование в кружок шахмат, думает одну простую мысль: что я сделала не так? В чем я виновата? Где я недосмотрела и почему мой ребенок теперь страдает?

И как же, елки-палки, просто сказать ей: «Вы молодцы, у вас классный, добрый, внимательный парень. А вот теперь давайте работать».

Я это к тому, что я так сильно люблю своих детей и так за них переживаю и что это вроде бы такая понятная вещь, а вот оказывается, что ни фига”.

Несколько месяцев до этого она ныла в своем фейсбуке, что больше не может иметь дело с советскими учительницами, воспитательницами, что ей надоело все время объяснять ребенку, что взрослые иногда бывают не правы, что если они говорят о ней плохо, то это неправда. После долгих мучений, подсчетов и сомнений она решила, что лучше она заплатит кучу денег и обречет себя на одиннадцатилетнюю кабалу, но все-таки отдаст свою дочь туда, где этого не будет. И вот на первом же собеседовании психолог стала объяснять, что ее девочка-то не очень хорошо пишет и вообще какая-то заторможенная.