— Мы скоро. За дровами! — крикнул он Илье, осторожно вылезающему из реки.

— Ладно, не спешите, — и махнул рукой: — Вон за теми кустами я видел кучу валежника!

Петр и Ольга пошли по жесткой осоке, еще влажной от росы, хотя уже была середина дня.

— Завтра тоже будет хорошая погода, — заметил Петр. Ольга промолчала. — А ночью, может, поднимется туман и похолодает. Надо бы сходить к скирде да побольше принести соломы под палатку, — снова заговорил Петр, догадываясь, что Ольга сейчас думает о чем-то другом, слишком печальны были ее глаза.

— У тебя в самом деле есть жена? — вдруг спросила она.

— С чего ты это взяла? Я же тебе сказал, нет и не было.

— Я еще тогда подумала, что ты меня разыгрываешь, — кивнула Ольга. — В парикмахерских у вас развязываются языки.

— А я нарочно согласился, — в тон сказал Петр.

— Зачем? — быстро спросила Ольга.

— Тебе так хотелось.

— А ты всем угождаешь?

— Почему всем, только хорошим девушкам, — улыбнулся Петр.

— И многим ты наугождал? — полушутя-полусерьезно поинтересовалась Ольга, подобрав на ходу сухую ветку.

Петр молчал, не зная, в какую сторону теперь повернуть разговор, — болтать попусту не хотелось, не то было состояние, он понимал, что и Ольга спрашивает не просто так.

Она первая не выдержала молчания:

— Вы с другом сегодня здесь, завтра там, всех вам разве запомнить…

Ольга теперь только делала вид, что ищет валежник, наклонялась, а сама напряженно ждала, что скажет Петр. Он ответил не сразу:

— Встречалось немало девушек… Но ты, Оля, напрасно думаешь о нас так… Ищем любимую, как все, — недолет, перелет… — Петр стал вспоминать, раскрываться, он сам себе пытался ответить, почему до сих пор не смог найти свою избранницу.

Валежника вокруг было много. Он лежал высокими кучами на краях раскорчеванного поля. Петр и Ольга старательно выдергивали ветку за веткой и складывали их одну с другой.

— Давай сначала сходим за соломой, сделаем волокушу и потащим все сразу, — предложил Петр. Ольга согласилась.

Надо было идти за дорогу, потом перепрыгивать через канаву и топать по колючему рыжему полю, ощетинившемуся стерней. Высоченная скирда была обдергана со всех сторон, тут, наверно, ночевали не раз шоферы дальних рейсов или туристы, которых теперь все больше в этих древних краях, названных «Золотым кольцом».

— Посидим?

Ольга опасливо покачала головой:

— А не заждется ли друг?

— Он знает, что ему делать. Захочет разжечь костер, там есть дрова на первое время. Да и сообразит, если что…

— Ой, хитер ты больно, — Ольга погрозила пальцем. — Зачем привел? Солому брать или рассиживаться тут?

Петр бросился возле скирды на солому и развалился на спине, разметав руки и ноги:

— А не перенести ли нам сюда штаб-квартиру?

— Да ты что! Приедет какой-нибудь тип на лошадке, перестреляет всех как зайцев. Я так испугалась за тебя, ужас.

— Я тоже за себя испугался. Только не сразу. Если бы он шлепнул меня наповал, я умер бы счастливым.

— Глупый. Разве можно умереть счастливым в таком возрасте…

— Подумаешь, никто обо мне не заплачет, только вон ты да Илья. Верно говорят, на миру и смерть красна… Ты да Илья на меня смотрели, да солнце, да яблоки… и ничего было не понять, кто кричит, зачем кричит, когда все так хорошо.

— Чудак. Вприпрыжку побежал в сад. Сколько тебе?

— Уж многовато… Четверть века.

— Сколько?! Да ты еще мальчишка по сравнению со мной, — сказала Ольга, опускаясь на солому и поправляя волосы.

Петр погладил ее по плечу. Он все еще лежал, развалясь на мягкой соломе, смотрел в небо, где высоко кружились, парили коршуны. Его задело слово «мальчишка», но виду он не подал.

— Да, мне двадцать пять, а ты, Оленька, выглядишь на восемнадцать.

Петр прижал ее к себе, ткнулся губами и носом в щеку.

— Не надо! — Ольга резко отстранилась. — Думаешь, взял на мотоцикл, так все можно? Знаю я таких мотоциклистов. Прикидываетесь, а самим только одного и надо… Ненавижу вас всех!

Ярость Ольги была такой внезапной и такой сильной, лицо ее покрылось красными пятнами, глаза сделались маленькими, злыми, обжигающими, так что Петр испуганно залепетал:

— Честное слово, не хотел. не подумал… прости…

Ольга опомнилась:

— Я уже старуха, вот и злюсь. Мне уже к тридцати, а еще не замужем… да и знать вас не хочу.

Теперь он разглядел возраст Ольги — в глазах, в коже, в уголках губ. О возрасте особенно отчетливо говорили ее пальцы и ладони, испещренные мелкими морщинами, отчетливо пересекаемые глубокими линиями.