7 мая

Сегодня был экзамен словесности в VII классе. Держало около 50 учениц. Экзамен тянулся до 6-го часу и сильно утомил как учениц, так и экзаменаторов. А между тем в результате видишь, что лотерея оста (лея лотереей. Некоторые ученицы, учившиеся во время года на пятерки, теперь получили в общем выводе 4. А одна, учившаяся на четверки и тройки, получила на письменном 2; а сегодня на устном плела такие нелепости (Белинский — писатель XVIII в., эпоха реформ — в 30-х гг. и т.п.), что пришлось тоже поставить 2, и девица окончательно провалилась, что вызвало с ее стороны сильнейшую) истерику. Потом же обнаружилось, что она, усиленно готовясь к устному экзамену, спала в ночь перед экзаменом только 3 часа, что, вероятно, и привело ее в момент экзамена к отуплению. Другим зато экзамены пошли на пользу (хотя таких меньшинство). Например, Б-ва, учившаяся весь год на тройки и двойки и получившая у меня 3 — на письменном экзамене, на устном вытянула легкий билет, и сидевшие на экзамене два ассистента (из них одна начальница, сама только с гимназическим образованием) поставили 5, а я 4. При выводе же общего балла на основании этой неполной пятерки за случайный ответ начальница стала настаивать, что теперь в общем выводе Б-вой выходит 4. Я же, считая это несправедливой натяжкой, делаемой начальницей в угоду родителям Б-вой, видным членам местного beau mond’а, стал протестовать против того, чтобы считать случайную неполную пятерку равноценной с годовым баллом, справедливость которого подтвердилась и письменной работой Б-вой. Но начальница не согласилась, и вопрос будет передан на усмотрение директора или на решение педагогического совета, и как решит он — неизвестно, т<ак> к<ак> формальные основания, пожалуй, на стороне начальницы, и она может требовать, чтобы из 3 и 3 было выведено 4. А между тем четверки же вышли и тем ученицам, которые имели за год 5, и на обоих экзаменах получили по 4.

11 мая

В V и VI классах были у меня последние уроки, которые состояли в спрашивании недоспрошенных учениц, в исправлении желающих и т.п. Теперь расстался с V и VI классами до экзаменов, расстался вполне мирно.

12 мая

В V-VIII классе был экзамен по педагогике, который сошел очень хорошо (из 24 учениц только у 3-х тройки, а у остальных четверки и пятерки), чем и ученицы, и я были, конечно, очень довольны. Прощаясь со мной в прихожей, они, веселые и оживленные, говорили: «Вот видите, как мы сдали, а Вы зимой-то нас все пробирали!» «А если бы не пробирать вас зимой, сдали ли вы так хорошо?» — отвечал я, и мне кажется, что я не был неправ, если, конечно, подразумевать под «пробиранием» не придирчивость и раздражительность, а разумную строгость.

Скоро ищут сюда приезда попечителя учебного округа и окружных инспекторов, и в душу педагогов невольно закрадывается робость ввиду полной зависимости нашей судьбы от их усмотрения. Поэтому, даже сознавая себя вполне добросовестным педагогом, все-таки всегда можешь нарваться на какую-нибудь неприятность. То не понравится «направление», в каком ведешь преподавание, то найдут учениц недостаточно знающими, то сочтут нарушением служебного долга отсутствие форменного сюртука. И вот во избежание всяких казусов педагоги принимают всякие меры, «чтобы гусей не раздразнить». Приходится доходить даже до ребяческих уловок. Например, рассовывать по шкафам, подальше от наблюдательного ока, те прогрессивные газеты, которые мы компанией выписываем в гимназию и которые обычно лежат на столе в учительской. И это вовсе не так смешно! Уволил же недавно наш попечитель одного профессора, выразившего сочувствие избитому редактору умеренно-либеральной газеты. Что же бы сделал он с такой мелкой сошкой, как мы, если бы нашел на столе в учительской «Русские ведомости» или что-нибудь подобное.

Немудрено поэтому, что и наш директор распорядился убрать из классов все портреты писателей, которые внесли целый год, т<ак> к<ак> портреты Герцена, Добролюбова и Писарева тоже могут вызвать целую бурю, хотя сочинения их мы проходили.

И теперь в ожидании начальства внутренность гимназии стала такой же казенной, как, например, в реальном училище: в классах голые стены, в учительской пустой стол.

14 мая

Приехали попечитель и окружной инспектор. Наше начальство встречало его на пароходе — это уже так полагается. Но, говорят, сбегали туда «петушком» и коллеги по реальному училищу, чего от них уж вовсе не требовалось. Рассказывают даже, что чуть не первым явился туда один из них, всегда восстающий на словах против «лакейства». Бот уж действительно: «Бестия наш брат, русский человек!»

15 мая

Завтра жду на экзамен начальство. А это не очень приятно, во-первых, оттого, что держат мои специалистки, которые вообще не блещут своими знаниями, особенно в области грамматики, а во-вторых потому, что в курсе литературы за VIII класс (Герцен, Л. Толстой, Некрасов) есть такие щекотливые места, которые могут прийтись не очень по вкусу нашему начальству, которое в области обучения и воспитания придерживается старинки, а в области политики принадлежит к самому черному лагерю.

16 мая

С утра был экзамен в VIII классе по трем специальностям: истории, географии и словесности. Во время спрашивания историчек и явились на экзамен «их превосходительства»: один длинный и сухой старик во фраке со звездами, римским носом и козлиной бородкой, другой толстенький, маленький с хитрой физиономией мелкого купчика, в синем сюртуке и грязной сорочке — настоящие Дои Кихот и Санчо Пансо. Попечитель сидел молча, едва ли что слыша и понимая по старости лет, и только время от времени, как бы проснувшись, гудел своим диким голосом глухого: довольно, довольно! Инспектор же вел себя как настоящий сыщик, поставивший себе целью уловить «дух» преподавания. Найти преподавание «крамольным» было, разумеется, нетрудно, т<ак> к<ак> XIX в., который проходится у нас в VIII классе, содержит сколько угодно рискованного материала: то революции, то реакции, то социализм. И освещать этот материал с точки зрения Союза русского народа можно только при полном невежестве и игнорировании исторических факторов. Будь наш инспектор с образованием хотя бы исторически-филологического факультета, и он — при веем черносотенстве в области современной жизни — смог бы еще это до некоторой степени понять. Но это человек, даже не нюхавший высшей школы. И вполне понятно поэтому, насколько компетентным он оказался в деле преподавания истории. Во всеобщую историю он не стал и вмешиваться. Но в области русской истории решил тряхнуть своими знаниями. Так, при рассказе о Николаевском царствовании и упоминании о его реакционном характере он начал наводить ученицу на мысль, что правительство заботилось о крестьянах, что Россия благодаря разным мертворожденным комиссиям подвигалась вперед, и, следовательно, царствование вовсе не было реакционным. Чтобы больше подчеркнув это, он стал спрашивать о каком-то указе Николая относительно рабочего класса, чего ни историчка, ни историк, бывшие тут, говорят, не было. Поискав в учебнике, инспектор заявил с неудовольствием, что в этой книжке действительно нет. Но всего пикантнее получилось, когда одна ученица, отвечая о Магницком, заявила, что он разогнал из института лучших профессоров. Это уж было не в бровь, а в глаз присутствовавшему тут попечителю, которому лавры Магницкого, очевидно, не дают спать. Инспектор не выдержал и опять уцепился, стараясь выяснить, как у нас освещали этот факт. Но уж настоящим сыском пахнуло, когда он стал допытываться у одной ученицы, излагавшей либеральные взгляды Сперанского и реакционные Карамзина, кому она более сочувствует. Потом пошло дознание об учебниках, по которым занимаются в VIII классе, причем оказалось, что учебники Кареева и Щепкиной недозволенные. Спрашивал он также у учениц и о книгах, какие они читали по истории и какие им рекомендовала учительница. При этом оказалось, что о большинстве их он не имеет и понятия (Довнар-Запольского он произносил, переспрашивая: «Народопольского?»; о истории, изданной Гранатом, и не слыхал, думал, что речь идет о словаре Граната). Поэтому весьма курьезно вышло, когда он, выразив неудовольствие, что о движении декабристов читали Довнар-Запольского, посоветовал читать историю Соловьева (это для XIX-го века!). И от таких-то «руководителей» приходится быть в зависимости учительскому персоналу! До экзамена моих словесниц «начальство», к счастью, не досидело, но, выходя, все-таки спросило у учениц (почему не у учителя?): какой у них учебник по словесности. От нас они поехали в другую гимназию, где на экзамен словесности попечитель уже опоздал (постарались «отвертеться» до него), но, расспросив учениц о занятиях, захватил у одной из них записки по словесности «на намять». О нашей историчке он, уже не стесняясь, отзывался там крайне неодобрительно, говоря, что у нас проходят только «о революциях и реформациях», а Нахимова и Корнилова не знают (о них, между прочим, и не спрашивали!). Теперь, очевидно, нашей историчке надо ждать грозы. А между тем это добросовестная и знающая учительница, которую ученицы притом очень любят. И если что можно поставить ей в вину, так разве лишь то, что она, строго научно освещая исторические факты, совсем не касается современности.

Экзамен у моих словесниц сошел сносно — в общем вышли те же годовые баллы, т.е. половина четверок, половина троек, и ни одной пятерки. Но для данного состава и это можно считать хорошим концом. Когда после объявления баллов я вошел к ним, И-и с легкой иронией заявила: «Теперь все дела с Вами ликвидировали». «К Вашему удовольствию», — добавил я. «И к Вашему, конечно!» — ответила И-и. И мы оба, пожалуй, были правы.

17 мая

Слышал еще некоторые подробности о пребывании попечителя. На этот раз он остался больше доволен частной гимназией, где учительницы не идут дальше утвержденных учебников, старого не спрашивают, с учениц почти никакой работы не требуют, вследствие чего они и поражают всякого беспристрастного человека своим слабым знанием и развитием. В V классе, например, у них писали переложение тут же прочитанного им отрывка «Воспитание Лизы Калитиной» (его же готовили и дома); тогда как у нас вполне справлялись уже с темой «Дикой как тип самодура». Но попечителю как охранителю юношества от просвещения то и приятно, что они не залетают далеко. «Вот здесь и учебники, какие надо» — хвалил он, — а по адресу нашей гимназии изрек: «Не люблю я, когда историю преподают женщины (в частной гимназии между тем тоже историчка); у мужчин еще ничего, а у них все какие-то реформации да революции». А окружной инспектор добавил: «Всего лучше бы проходить в VIII классе древнюю историю, пусть бы себе разбирали разных Ликургов. А то XIX в.!»

18 мая

Одной из причин приезда окружного начальства оказалось поведение нашей начальницы. О ней давно уже ходили крайне скандальные слухи, которые теперь подтверждаются. Говорят, например, что она гуляла с цирковым борцом. Говорят о каких-то ночных посетителях ее квартиры и далее о том, что она сама была захвачена в доме свиданий. Теперь по поводу этих слухов попечитель допрашивал директора, некоторых их педагогов и самое начальницу. Она же, думая, что эти разоблачения исходят из нашей среды, стала говорить о пристрастном отношении к ней педагогического персонала, о том, что ее бойкотируют и т.п. Это послужило поводом к новым допросам педагогов (устным и письменным) о причинах нашей ссоры с начальницей, о разных столкновениях с ней и т.п. Начальница же, по-видимому, не унывает. Вскоре же после отъезда попечителя она накричала на нашего математика, не пришедшего сразу на ее зов, и заявила, что теперь о каждом проступке преподавателя она будет доносить попечителю. Понятно, что после всего этого отношения между ней и нами не могут быть хорошими. Коренная же причина этой ненормальности, далеко нередкой в женских гимназиях, в том, что пост начальницы замещается по выбору попечительского совета, т.е. органа, совершенно не компетентного в педагогических советах, причем и при избрании, и при утверждении начальницы руководствуйте главным образом ее общественным положением и связями; и в результате во главе большинства гимназий стоят различные гранд-дамы или чиновники в юбках, сами прошедшие только курс средне-учебных заведений и нередко с моральным цензом даже ниже среднего. Не касаясь юридически заведования учебной частью, они фактически играют и в этом отношении немаловажную роль, вследствие чего между ними и учительским персоналом, стоящим значительно выше их по общеобразовательному цензу, неизбежно возникают осложнения. Воспитательное же дело находится всецело в их руках, и педагога часто даже не знают, что ученицам их гимназии позволено, что запрещено, а потому обыкновенно никакого содействия с их стороны в этом отношении начальница не встречает. Таким образом, начальница гимназии — и начальство, и в то же время не начальство. В глазах учениц и их родителей, а особенно в своих собственных, она очень большое начальство, почти — «гимназия — это я». В глазах же учительского персонала это не больше как старшая классная дама.