— Но это же просто мешочек с землей.

— Да, это мешочек с землей. И такой земли нет нигде, кроме тех просторов, на которых полгода властвует лютая зима. Однажды в Германии ко мне на аудиенцию пришла прорицательница племени хаттов по имени Рамис — женщина странная, поражающая воображение. Она пришла, чтобы вымолить у меня помилование десяти ее соплеменникам, осужденным на смерть. И когда я удовлетворил ее просьбу, она дала мне вот это — хотя такой подарок противоречит их законам, святую землю нельзя дарить чужеземцам. Я до сих пор не знаю, почему она дала ее мне. Эта земля называется «аурр». Знай, что в подобных вещах скрыта магическая сила. Прорицательница сказала, насколько я помню, что «она направляет того, кто носит ее на груди, по его собственным путям к его истинному призванию». Что бы это ни означало, но именно так сказала ведунья. Может быть, она имела в виду, Марк, что эта земля вернет тебя мне?

Мальчик вздрогнул при звуке своего нового имени — такие имена давали только благородным людям. Обращенное же к нему, оно звучало, на его взгляд, как насмешка, как чужое имя. Однако постепенно сознание того, что это — его истинное имя, начало побеждать в его душе, и он принял новую реальность как должное. Он долго сидел не шевелясь, как бы примериваясь в душе к своей новой непривычной жизни. Он считал раньше, что подобные вещи не происходят в действительности. Но вот, оказалось, они не только могут происходить на самом деле, но и произошли с ним. Прежде он был убог и бессилен перед лицом мира. А теперь ему открывалось столько возможностей! Презренный червь в мгновение ока превратился в человека.

— А моя мать… она умерла?

— Она умерла от горя, через год после того, как ты пропал, — отец отвернулся от мальчика, теперь он говорил с трудом, приглушенным голосом: — Возможно, это безумие… но когда близится полночь, я явственно ощущаю ее присутствие у семейного алтаря. Она была… блестяще образована. Там, в нишах, лежат ее сочинения: написанная ею трагедия, несколько медицинских трактатов и пять книг поэтических произведений.

Мальчику вдруг стало невыносимо горько от сознания того, что у него была мать, и что его мать умерла, не в силах перенести разлуку с ним, в то время как он сам жил так близко от нее, что они могли бы окликнуть друг друга.

Мальчик встал и подошел к книгам, оставшимся здесь, словно молчаливые свидетели ее некогда живого дыхания, согревавшего этот дом. Он с благоговением коснулся рукой одного из томов. «Мама… Блестяще образована… Я вижу ее лицо!.. Умный лоб… гордый подбородок… и ее глаза — два глубоких источника, полных тайны, глаза Минервы».

Так, значит, это ее он видел в своих смутных воспоминаниях!

Женщина в белом, научившая его читать. Она больше не была для мальчика призраком. Он теперь знал, что у его матери было доброе сердце, горячая кровь и соленые слезы. В саду за окном зашуршала вдруг листва на деревьях под порывом неожиданно налетевшего ветра, листва трепетала, словно одежда на бесплотном призраке. И Марк вдруг ощутил что-то странное в этом ветре — грусть, ласку и тревогу. «Может быть, это дух его матери явился сюда, чтобы порадоваться его возвращению?» — подумалось мальчику.

— То, что я вновь обрел тебя, мы будем держать до поры до времени в строгой тайне, — продолжал отец. — Мать Нерона все еще совершает свои злодеяния во имя сына, но ее звезда клонится к закату. Слишком долго она враждовала с Сенекой и гвардией, и теперь она терпит явное поражение. Но город все еще наводнен ее шпионами. Мы должны спрятать тебя здесь. Все слуги и все твои учителя должны быть из числа верных нам, надежных людей, и с них следует взять клятву молчания.

Слово «учителя» снова привело мальчика в хорошее расположение духа. Значит, его будут учить! Вообще-то этого следовало ожидать. Но у Марка не было времени сосредоточить свои мысли на подобном обстоятельстве, поэтому он был бесконечно рад, услышав столь приятную для себя весть. Вселенная звезд, морей, неведомых земель, целый мир истории, — все это он узнает и станет настоящим философом. Он станет таким философом, каким он представлял Сенеку до вчерашнего дня.

Юлиан-старший еще какое-то время продолжал беседовать с Марком, перечисляя славные дела их предков, отвечая на бесконечные, торопливые вопросы сына, затем он резко оборвал разговор и попрощался, не желая утомлять далее и без того перевозбужденного мальчика. В последующие несколько дней Сенатор исподволь готовил своего сына к новой жизни, стараясь произвести окончательный переворот в его душе, превратив человекоподобную машину в свободного, полного достоинства молодого человека.

Учитель латыни взял Марка в свои руки, помогая ему избавиться от плебейского выговора, приобретенного в течение многих лет жизни в Субуре. Он обучил мальчика разговорному этикету, принятому в высших кругах римского общества. Мажордом преподал ему основы хороших манер: он показал Марку как правильно и как неправильно носить тогу претекста, в которую были одеты юноши из аристократических семей; как нужно держать себя за столом; познакомил юного Юлиана с церемонией приема посетителей. Выслушивая и повторяя уроки своих учителей, Марк думал об одном и том же: «Пока меня обучают здесь, как вежливо обращаться к авгуру, или как произносить полные титулы друзей моих друзей, внизу, у подножия холма, на котором я живу, на грязных улицах умирает Лука. Мы ведь так крепко привязаны друг к другу. Моя удача должна стать и его удачей. Я должен заступиться за него!»

По прошествии месяца мажордом объявил Марку Юлиану-старшему, что мальчик уже достаточно пообтесался, и его вновь приобретенные манеры вполне позволяют ему обедать вместе с отцом.

«Имею ли я право вступаться за Луку? — спрашивал себя Марк, чувствуя смутные опасения и неизъяснимую робость, когда готовился встретиться с отцом за обеденным столом. — И все же, я сделаю это во что бы то ни стало».

Они обедали в триклинии, столовой комнате рядом с кухней, а не в большом зале с окнами, выходящими на фонтаны, — этот зал был предназначен для торжественных званых обедов.

Марк Юлиан-старший уже удобно устроился на ложе, когда в комнату вошел его сын. Мальчик занял место напротив него, на третьем ложе. Отец был доволен, наблюдая за тем, как ловко управляется Марк с ложкой для устриц, он с радостью отметил про себя также, что подросток не злоупотребляет вином.

Марк тем временем никак не мог решиться завести разговор на волнующую его тему, хотя давно было пора это сделать. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая комнату в багровые тона и играя бликами на позолоте. Когда он, наконец, решил, что отец вволю наговорился, рассказывая ему бесконечные случаи из своей военной практики, и достаточно подобрел, чтобы выслушать сына и проникнуться его заботой, он начал: