— Пока мама жива? Значит, ты думаешь, что однажды я все же уступлю?

— Да.

— Ты ошибаешься! Этого никогда не будет. Я презираю ее так же сильно, как и мама.

— Это сейчас ты так говоришь. Но человеческий дух непостоянен и изменчив, словно облака.

— Другие, может быть, и меняют свои решения, но только не я! Так что не беспокойся больше об этом. Моя цель — священная месть, а не белые одеяния, молитвы и мертвая тишина лесов.

Они опять помолчали.

— Раб-римлянин, который прибыл со мной, — отважилась, наконец, вымолвить Ауриана, пристально глядя в лицо отцу, — знает множество чудесных вещей — секреты изготовления римских дротиков и мечей и разных военных машин… — она помедлила, а затем выпалила на одном дыхании. — Я подумала, что он мог бы научить нас тому, что знает сам…

Бальдемар очень долго молчал, не говоря ни слова в ответ. И Ауриана поняла, что отцу очень не нравится ее идея. Это удивило и опечалило девушку.

— Он несомненно будет полезен нам. Как бывший римский легионер он поможет нам понять нашего врага, разгадать его уловки и намерения, — наконец, заговорил Бальдемар, старательно подбирая слова, потому что не хотел, чтобы угасло ее воодушевление. — Но я не собираюсь использовать его в каком-либо ином качестве, я также не хочу менять наших военных обычаев и правил. Тебе надо кое-что раз и навсегда уяснить себе, Ауриана, — есть некоторые вещи, которые нельзя изменять. Например, дерево всегда растет уцепившись корнями в землю. Если ты перевернешь его, ты лишишь дерево корней, и оно погибнет. Изменить свои военные обычаи означало бы для нас нанести оскорбление нашим предкам. Мы же сражаемся как раз ради того, чтобы сохранить наши порядки и обычаи. Так зачем же нам предавать самих себя? В таком случае, вся наша борьба теряет смысл.

— Но я не уверена, что мы всегда поступаем наилучшим образом и наши обычаи непогрешимы. Тем более, что они, пусть медленно, но все же подвержены изменениям. Мы ведь заимствовали, я как слышала, в свое время у римлян такой боевой порядок как «клин». Что же в этом плохого и нечестивого?

— Как все хищные зверьки, ты никогда так просто не сдаешься! «Клин» был заимствован нами не в одночасье, а в течение жизни нескольких поколений — постепенно. И потом все это произошло с благословения Священных Жриц. Но лучшее из того, чем отличается наш народ, мы получили из рук Водана. Так что ты сама понимаешь — я не против новшеств как таковых, а против той скоропалительности, с которой ты хочешь ввести эти новшества. Существует огромная разница между медленно произошедшими переменами и тем, что ты предлагаешь: произвести перевооружение всего нашего войска на чужеземный лад в течение одной луны! Никто не знает наш народ так хорошо, как я. Нововведения надо представлять ему, как нечто древнее, освященное авторитетом предков, только тогда ты добьешься успеха.

— Но не по этой ли причине римляне захватили половину наших земель?

— Нет. Им удалось сделать это не силой своего хваленого оружия, а путем предательства и обмана. Неужели ты и это хочешь позаимствовать у них? Лично я предпочитаю скорее пасть на поле брани, чем победить таким позорным путем. Наблюдай и думай. И, может быть, с годами ты поймешь меня и согласишься с моими словами.

Ауриана постаралась скрыть свое горькое разочарование.

Бальдемар твердо встретил ее печальный взгляд.

— Мы должны отослать назад этого раба. Его присутствие здесь смущает умы воинов и вызывает их недовольство.

Ауриана кивнула. Но про себя она твердо решила, что не подчинится приказу отца.

«Что за демон вселился в меня? — с удивлением думала она. — Отец совершенно прав, а я все равно не могу уступить ему. Может быть, это Деций наслал на меня какие-то чары? Как бы то ни было, надо спрятать его. Я спрячу его здесь и заставлю учить меня всему тому, что он знает и умеет».

Простившись с Бальдемаром, Ауриана отправилась на площадку, где хаттские воины упражнялись в боевом мастерстве.

До самых сумерек она метала копье вместе с другими новобранцами под присмотром Зигвульфа, который наблюдал за усилиями новичков с довольно скептическим видом. Мишенью служил мешок с зерном, покачивающийся на толстом суку дерева. Хаттское копье было легким и удобным для руки Аурианы. Все воины племени были вооружены такими копьями, потому что их можно было использовать как в лесу, так и на открытой местности, они одинаково годились, как для ближнего боя, так и для метания. Большинство хаттских воинов не имело мечей, и Бальдемар, по-видимому, не желал вооружать свою дочь этим опасным оружием. Ауриана знала, что отец боится за ее жизнь, меч может побудить ее сойтись с врагом в ближнем бою. Ауриана с облегчением заметила, что остальные новобранцы совершенно запросто обращаются с ней, никак не подчеркивая ее высокий ранг дочери вождя.

Когда на землю опустился вечер, Ауриана пошла к старому источнику, который располагался за пределами лагеря, неподалеку от широкой тропы. Она долго сидела там в полном одиночестве, печально глядя в зеленую глубь водоема, вдыхая запахи сырости и плесени, слушая стрекот кузнечиков и шелест стрекозиных крыльев. Вечерние испарения земли окутывали ее своей душной волной. Охвативший ее душу покой был скорее похож на сон, как будто она надышалась ядовитых паров и ее сознание погрузилось во мрак. Единственное, что она помнила и ощущала, было то самозабвение, в котором она недавно подошла к белой кобыле Рамис. Это состояние вновь нахлынуло на нее и тут же исчезло. Ауриана так явственно ощутила близкое присутствие Рамис, что вздрогнула и беспокойно оглянулась вокруг.

Тут она заметила, что по тропе с северной стороны приближается какая-то женщина. Девушке стало почему-то не по себе. Странным было уже то, что в этих краях никто — будь то мужчина или женщина — не путешествовал в одиночку, да еще пешком. И вся фигура женщины в сумеречном свете казалась призрачной, была похожа на сгусток вечернего тумана. Ауриана уже приготовилась вскочить на ноги и броситься бежать, она боялась призраков. Но тут девушка заметила, что впечатление бесплотности путнице придает вечерний ветерок, играющий широкими складками ее серого плаща, сделанного из легкой тонкой ткани. Женщина была, по всей вероятности, послушницей в одной из священных рощ.