— Вы думаете?

— Я уверен.

— А что же мне делать?

— Получить удовольствие.

— Тогда поехали.

Хондай так резко рванул с места, что мы не успели заглянуть в глаза Аниным подругам и увидеть там искры восторга. Дорога была свободной и машина неслась стрелой. Потом дорога вильнула в горы, предлагая осмотреть ландшафт, и снова спустилась к морю. Через двадцать минут мы въехали в городок Агиос Николаос в живописной бухте с высокими скалистыми берегами. По берегам пристроилось множество ресторанчиков. Я предложил выпить кофе и полюбоваться пейзажем. Аня была веселой, доброжелательной женщиной лет сорока — сорока пяти. Выяснилось, что она замужем за военным, человеком честным, но скучным. Он помогает ей воспитывать своих двоих детей и беспокоится о её здоровье. С подругами по работе он даже отпустил её за границу. И теперь Аня была уверена, что подруги её заложат. Она была моложе и симпатичнее их. Но отказаться от соблазна не смогла. Однообразная жизнь её задушила. Аня ждала от жизни большего. Аня ждала праздника. И не знала в чём он. Как он выглядит.

Машина виляла по горному серпантину и замирала на перевалах, а потом устремлялась вниз, мягко сдерживаемая тормозами на поворотах. Голова одинаково кружилась от взгляда в пропасть и на широту морского горизонта. Мы разглядывали голые каменистые спины необитаемых островов и придумывали для них архитектуру своих замков. Мы останавливались в деревенских тавернах и наслаждались запахом свежего печёного хлеба. От Аниного звонкого смеха у меня закладывало уши.

Спустившись с гор, мы помчались по ленте дороги среди выжженных степных просторов и, наконец, ворвались в пальмовые рощи на белоснежном песке, омываемом изумрудным морем. Солнце подбиралось к горным вершинам, но было ещё жарким. Мы бросились в прохладное, прозрачное море и упивались его свежестью. Мы поднялись на вершину мыса и перед нами открылась безграничная ширь воды. Где-то там, вдали должна находиться Африка, но в дымке моря её не было видно. Возвращались мы в сумерках, на закате, в ночи. Но Аня ничего этого уже не видела. Она тихо спала.

Несколько дней мы не виделись. Я ездил в Ханию, бродил по горам, плавал на яхте. Однажды мы столкнулись на променаде, но я не стал заводить разговора с их партгруппой и отделался шутками. Кожа покрылась бронзовым загаром, мышцы обрели упругость. Пора было собираться домой, на петербургское болото. Пора было делать дела.

Я купил вина, сыру и фруктов, собираясь провести вечер на своей террасе. Наступило 17 мая и я хотел побыть один. В дверь тихо постучали. На пороге стояла Аня.

— Я хочу тебя — выпалила она и прижалась ко мне всем телом.

— Бери. Я твой. Ни в чём себе не отказывай.

Мы выпили вина и Аня сняла свой сарафан, открыв выставку коллекционного нижнего женского белья. Бельё было чёрным и хорошо гармонировало с её загорелым телом. Я напрямую спросил Аню про мужа.

— Я не изменяла ему все двадцать лет. Но я очень хочу узнать, как это бывает с другими.

И Аня, готовая к грехопадению, прилегла на диван, протянув ко мне руки и отвернувшись к стене. Новая поза, далёкая от той привычной при исполнении супружеских обязанностей, сковывала и пугала её. От страха Аня закрыла глаза и ждала от меня каких-то экзотических действий. Я обнял её, провел рукой по прованским кружевам, обтягивающим её бедра, и… страшный грохот раздался в коридоре. Казалось, что дубовую дверь вместе с петлями вырывает огромный одноглазый циклоп. Через несколько мгновений всё прекратилось и наступила зловещая тишина.

— Это мои подруги — дрожащим голосом произнесла Аня.

Я решительно открыл дверь и шагнул в коридор навстречу провокаторам. В коридоре никого не было.

Я вернулся и обнял Аню. Она была напугана, дрожала, но из последних сил тянулась к своей порочной цели. На улице послышались крики. Шум нарастал. Возгласы, плач, истошные крики. Я налил в бокал вина и вышел на террасу. Внизу, прямо передо мной стояла огромная толпа орущих и размахивающих руками людей. Кричали не понятное, на чужих языках. Видимо так и выглядело Вавилонское столпотворение. Я подумал, что празднуют критскую свадьбу и приветливо помахал народу рукой. Пригубив вина, я с наслажденем взглянул окрест. Все улицы были забиты кричащим народом. До чего же интересно познавать культуру разных народов планеты Земля.

Внизу в толпе я увидел возбуждённую «парторга», которая махала платком и неистово орала:

— Землетрясение, землетрясение! Выходите скорее на улицу! Все на улицу!

Комната была пуста. Аню как ветром сдуло. По стене шла трещина в палец толщиной. «Вот и сходили за хлебушком», вспомнил я цитату из старого чёрного анекдота и, наспех прихватив вещички, пошёл пробираться к выходу. Содом и Гоммора какие-то. Нужно бежать отсюда, не оглядываясь. Не оглядываясь! Нет, такой хоккей нам не нужен!

Честихранитель

Никите Михалкову — кинорежиссёру и семьянину.

Не скажу, что Никита был в Питере частым гостем, но когда случалось ему приехать на берега Невы, «Астория» ходила ходуном. Я был неизменным соучастником этих посиделок на правах аборигена. Я знал каждую собаку в Питере. Вернее каждую собаку женского пола. Мог вызвонить любого специалиста по широкому кругу вопросов. Антиквариат, валюту и фальшивые документы люди приносили в течении получаса. Встреча в Смольном на следующий день. Приём у Григория Васильевича Романова организовать не пробовал, но Владимир Яковлевич Ходырев только казался таким строгим. Дело, конечно, было не в деньгах. Вернее, не только в деньгах. В тот раз Никита приехал на кинопробы к Игорю Масленникову. На Ленфильме запустили «Собаку Баскервилей». Ни Вася ли Ливанов присоветовал Игорю Фёдоровичу попробовать на роль сэра Генри признанного русофила и русофоба Никиту Михалкова. Вот таким и должен был быть американец английских кровей.

Питер и его атмосфера вечной полярной ночи ещё была так свежа в ощущениях у Никиты, что, несмотря, на солнечные осенние денёчки он прятался в ресторане «Зимний сад». Вокруг него ютились разные люди. Прошлый год он провёл в Питере, снимая свой шедевр об Обломове и Штольце, заведя много нужных и не нужных знакомств. Киногруппа жила тогда в гостинице «Советская» и возвращаясь к ночи со съёмок, устраивала весёлые и долгие посиделки в ресторане на последнем этаже. Люди обедали, просто обедали, а между тем складывались их судьбы, разрушались жизни. И в этом С Антон Павловичем трудно не согласиться.