Григоренко шел с комсомольского собрания с таким чувством, словно побывал на уроке. И не преподавателем, а обыкновенным учеником.

Ростислав Лисяк, встретив Белошапку, сказал:

— Решил к вам перейти.

— На строительство?! — удивился Остап и посмотрел прямо в глаза Ростиславу. — У тебя ведь специальность другая. Подрывнику у нас пока что делать нечего.

— Боишься брать? Не доверяешь? — с обидой спросил Лисяк.

— Почему не доверяю? Этого и в мыслях нет.

— Хочу помочь. Серьезно говорю. Тебе помочь, Остап Вавилович! Знаешь... до сих пор совесть гложет. В долгу я у тебя, — смущенно проговорил Ростислав.

— Ну, если помогать хочешь, то приходи. Буду рад. Только на-какую работу тебя поставить?

— Каменщиком. Или помощником. Лет шесть назад мне приходилось укладывать кирпичи. Правда, недолго — месяца три.

— Пойдешь тогда к Бегме. Там что-то не ладится,— подумав, сказал Остап.

— Значит, не возражаешь? Весь выложусь, а помогу...

За грубо сколоченным столом сидят «козлятники», но не играют. Курят, перемигиваются, ухмыляясь поглядывают на Бегму.

— Ну, хватит! — не выдержал тот наконец и стукнул кулаком по столу.— Пошутили, и будет! Где домино?!

Словно в ответ на этот стук дверь распахнулась и на пороге появились новички. Все в солдатских ушанках и шинелях. Только на шапках не было звездочек, а на шинелях — погон.

— Приветик, армия! — поднял руку Верхогляд, парень с длинными, нечесаными космами. — Тугрики забивать притопали? Тут вам, братва, не ать-два!..

— В Америке с такими патлами вообще не работают, — ответил один из демобилизованных и отрекомендовался:— Тришкин моя фамилия, Македон. Я — каменщик, плотник. Мои товарищи тоже строители...

— Чего это ты там про Америку? — спросил его кто-то.

— Не про Америку, а про хиппи.

— Что это за хиппи? Звери, что ли?

— Нет, не звери. Лет десять назад мальчишки и девчонки из зажиточных семей объявили протест современной цивилизации: ушли из дома и образовали собственные поселения — общины. Не работали, не учились, проводя время в бесцельных странствиях, проповедуя «свободную любовь».

— На какие же шиши они жили?

— Деньги они добывали как придется, не брезгуя воровством. Не отказывались и от подачек родителей. Но мода прошла. Хиппи побрились, постриглись, оделись в костюмы и белые сорочки.

— Так ты, Верхогляд, оказывается, уже консерватор, — потянулся Бегма к его шевелюре.

— Вот я как схвачу! — взъерошился Верхогляд.— Жену свою таскай за волосы! А я — какие хочу, такие и носить буду!

— Ну и носи, только чаще мой! — буркнул Бегма, а потом обратился к прибывшим: — Надолго вы к нам? Пятки не смажете?

— Строительное дело мы полюбили, — ответил Македон.— А ваш начальник отдела кадров говорил, когда к нам приезжал, что у вас тут большая стройка намечается.

— Ну, если надолго, то хорошо. До обеда знакомьтесь с техникой безопасности, обживайтесь, а потом за дело. На вас большая надежда...

— Товарищ мастер, который теперь час? — открывая дверь, спросил Белошапка.

Увидев прораба, все тут же начали расходиться.

— Хлопцы, кто прихватил мои рукавицы? — спросил Македон Тришкин.

— Визит вежливости, так сказать, — захихикал Верхогляд.

Македон молча посмотрел в упор на Верхогляда.

— Чего уставился?

— Да вот смотрю, заест тебя совесть?..

— Ха, чудак! Знаешь, где моя совесть?

— Догадываюсь.

— Тогда все в порядке, — бросил Верхогляд и кинулся догонять бригадира Егора Коноплю. 

Перед самым Новым годом Григоренко привез Оксану к себе домой. Никакого торжества по этому поводу решили не устраивать.

Сергей Сергеевич купил на базаре большую пушистую елку и установил ее посредине комнаты, на месте круглого стола, который вынесли в коридор.

В восемь вечера зазвонил звонок. Первой в прихожую выскочила Ирина. На ней было короткое платьице и белый фартучек. В волосах — белый бант-бабочка. Пришли три девочки. Одна была совсем маленькая. Должно быть, и пяти лет не исполнилось. К ним подбежала Верочка, дочка Оксаны Васильевны.

— Ну, раздевайтесь скорее.

Минут через пять пришли еще две девочки.