Заметив это, татары скопили значительные силы в глубокой балке степной и внезапно атаковали людей безоружных. Пока кто-то успел добежать до караулов, пока те поднялись, татары убили 124 человека, 101 ранили да 554 увели в плен. Скота было захвачено более двух тысяч голов.

Вот уж подвернулся случай Миниху выместить все свои неудачи на ком-то. Гнев фельдмаршала в одну минуту превращал в прах и человеческое, и служебное достоинство начальников заслуженных и воинов храбрых. Взбешенный Миних тут же военно-полевой суд назначил. Начальник дивизии генерал-поручик Загряжский и бригадир князь Кантакузин разжалованы в рядовые до окончания войны. Майор Штруф также разжалован, но на три месяца (шепнули-таки Миниху, что оный майор чуть ли не с малых лет знает самого герцога Бирона, и карающий меч Миниха лишь шлепнул по заднице главного виновника).

Всю вину возложили на Тютчева несчастного. Здесь Миних был неумолим — смертная казнь. Вот так! А майор Штруф через три месяца благополучно перевелся с чином секунд-майора в Архангелогородский драгунский полк.

После этой неудачи армия двинулась в путь обратный, не исполнив задуманного. Не были взяты ни Бендеры, ни Хотин. Мало того, пришлось забрать гарнизоны Очакова и Кинбурна, завоеванные в прошлой кампании, ибо оставлять их вдалеке от русской армии — означало обречь на смерть. Бесконечно тяжел был переход обратный. Воздух раскаленный жег горло, дым удушливый пожаров степных разъедал глаза, и ни капли воды. Шли прямо по пеплу. Падеж лошадей и волов стал просто массовым. Из-за этого приходилось бросать и закапывать в землю порох и снаряды. Когда и на это уж не осталось сил, то бросали целыми повозками.

А с Вятским полком следовал на зимние квартиры и их командир Тютчев. Только был он теперь бывшим и ехал под арестом, ожидая из Петербурга утверждения приговора. Так заканчивалась кампания.

17-го сентября Вятские драгуны вместе с Ростовским полком, а также кирасирами Минихова и Брауншвейского полка встали кордонами вдоль Украинской линии для охраны границы от набегов татар.

Кутлер и офицеры нашли Миниха уже в Киеве, на подворье Киево-Печерской лавры. Появление троицы и представленные ими бумаги вызвали бурный восторг фельдмаршала. Ну хоть кто-то порадовал его!

— Герои, мои герои! — обнимал он каждого. — Немедленно доложу матушке Императрице. Всем, всем награды, чины, как обещал. Слово Миниха! Правда, Веселовский? Сколь уж лет я тебя знаю. Как я тебя определял в корпус Шляхетский, как сказал, что будешь отличным солдатом, — так и вышло. Рад, рад, господа, что я ни в ком не ошибся. Манштейн! — позвал он стоящего рядом адъютанта.

— Я здесь, экселенц!

— Прикажи Волкову готовить курьера в Петербург немедленно, а я сажусь писать письмо Ее Величеству. То-то порадуем нашу Императрицу. А господам офицерам три дня отдыхать и возвращаться к своим полкам. Ждите Высочайшего указа! Там будет все, что Миних обещал. Благодарю еще раз, господа, за службу. Порадовали старика. Ох, как порадовали.

Манштейн вышел вместе с офицерами на улицу, попрощался, но когда они уже садились на лошадей, вдруг попросил Веселовского задержаться. Кутлер с Лесавецким переглянулись, но, ничего не сказав, отправились искать свой полк, а Веселовский спустился на землю и подошел к премьер-майору.

— Послушай, Веселовский, — неуверенно начал Манштейн, — пока тебя не было, здесь произошел один случай прискорбный.

— Какой? — поручик весь напрягся.

— В начале августа, там, в степи, была произведена фуражировка неудачная. Налетело множество татар. Мы потеряли много людей и скота. Наказаны начальники многие, и в том числе полковник Тютчев, твой бывший командир.

— Как Тютчев? — У Веселовского аж ноги подкосились, и, чтоб не зашататься, он ухватился за седельную луку.

— Он отряжал караулы от вашего полка.

— Но не он же ими командовал, не он же их расставлял?

— Не он. Майор Штруф, вашего же полка.

Веселовский вспомнил этого долговязого заносчивого курляндца. Как издевался он над драгунами в походе, пользуясь каждой остановкой, каждым растагом, дабы или высечь, или под мушкет на часы поставить провинившегося. При том норовил по шесть мушкетов вручить зараз. И не на два часа, как положение о наказаниях предусматривало, а до тех пор, пока оный провинившийся не рухнет без сознания.

И это все после утомительнейших переходов, в палящий зной, от которого и провинности возникали. Сомлеет драгун в строю от жара невыносимого, выронит из рук фузею, которую наготове держать было приказано — татар опасались, майор тут как тут. А это значит, что ждало теперь провинившегося наказание. Алеша даже не выдержал однажды, вмешался и сказал майору:

— Людей-то пожалеть надобно, господин майор. И так мрут, как мухи, от жары да испарений вредных. А мы сами им мучений добавляем.

Штруф удивился очень и внимательно, с подозрением посмотрел на молодого поручика.

— Нужно не жалет, а лупит больше. Токта и не будут, как мухи, — заметил он назидательно.

— Брось, Алеша! — взял его за локоть майор Шепелев, отводя в сторону. — Не связывайся с курляндцем. Опасен он связями своими. Одна надежа, что долго в полку не задержится. Иль переведут куда с повышением, или, дай Бог, пулю али стрелу татарскую схлопочет, прости мя грешного за мысли сии, Господи. Не трожь его, вонять не будет. — Пришлось отступиться тогда. И вот нате ж, опять Штруф!

— Как он? Ведь это дрянь, а не офицер. Почему Иван Семенович не назначил майора Шепелева?