Тессин молча перекрестился.

Обещанных наград от Императрицы за удачно проведенный сыск участвовавшим в нем офицерам покудова не поступало. Единственно, что как-то навестивший Алешу Веселовского Манштейн передал ему лично от Миниха сто рублей и сказал при этом:

— Фельдмаршал скоро убывает в Петербург. Будет оправдываться перед Императрицей о последнем неудачном походе и представлять план на будущую кампанию. Заодно и похлопочет о наградах и повышениях для вас всех. А пока просил довольствоваться этим.

— Бог с ними, с наградами. Я бы и эти деньги не брал, лишь бы чем помочь Ивану Семеновичу, — удрученно ответил Веселовский.

— Тут, брат, надежда на милосердие Божие и милость Императрицы нашей, — Манштейн сочувственно похлопал поручика по плечу. — Уповай на это. А я постараюсь, как обещал, вставить слово перед фельдмаршалом. Но сам знаешь, у него неудач не бывает. А если случаются, то в этом виноваты другие. Помнишь, в прошлом году, когда Очаков брали? Штурм-то был неудачный поначалу… Так он храбреца, генерала Кейта, пытался обвинить в том, что начал атаку без его, Миниха, на то позволения. Кейт требовал даже суда военного, чтобы выяснились все ошибки, допущенные фельдмаршалом с самого начала осады. Но поскольку, в конце концов, была одержана виктория, то всем пришлось забыть о неприятном. А сейчас положение гораздо хуже. Ветерана Загряжского, генерал-поручика, тоже не пожалел. — Неутешительно заключил Манштейн. — Так что, молись, Алеша! На все воля Божья!

Веселовский постоянно старался навестить арестованного Тютчева. Если не удавалось переговорить, то всегда передавал что-то для своего командира. Караульные, так же глубоко опечаленные выпавшей на них миссией, никогда не отказывали молодому поручику, да и сами, как могли, пытались скрасить пребывание под арестом своего бывшего командира. Любили его в полку.

Армия готовилась к следующему походу. Полки исправляли оружие, амуницию, обмундирование и обоз. Но главным образом, укомплектовывались людьми и лошадьми. Ко всем бедам прибавилась еще одна. Свирепствовавшая в Молдавии и Валахии чума стала приближаться к русским границам. Приказом Миниха вводились карантины строжайшие. От Вятского полка был отряжена партия драгун на Сорокашицкий форпост для особого поручения. Из офицеров туда направлялись двое — капитан Григорий Толстой да поручик Алексей Веселовский. Особое поручение заключалось в крайне тщательном и внимательном допросе всех лиц, проходящих карантин и, якобы, прибывших из польских земель. Подозрительных — арестовывать, рассаживать порознь, их товары опечатывать и содержать под добрым караулом. Ежели меж ними выявятся прибывшие из Турецкой области, то их взять и со всем арестованным товаром вести в Киев. Отдельно было сказано: «…ни к каким взяткам ради ослабы им не касаться и из товаров их ничем не интересоваться, но держать оной в добром смотрении и сбережении, чтоб отнюдь ничего утратиться не могло, под опасением тяжкого ответа».

Так Веселовский утратил последнюю возможность видеться со своим горячо любимым командиром и будущим тестем. До весны их отряд простоял на форпосте близ Сороки, обеспечивая карантин. Занимались бесконечными допросами купцов да их работников. Осматривали товары, что везли они в Россию. Ловили иных поляков или жидов, что казались им подозрительными. Задерживали. Листы допросные писали. Затем переправляли в Киев.

Миних, меж тем, уехал в Петербург. Военная Коллегия, происками Остермана, всегда симпатизировавшего Вене, настаивала на посылке отдельного русского корпуса на помощь цесарцам, изнемогавшим в борьбе с турками.

Но фельдмаршалу удалось склонить Императрицу на свою сторону. Доказать, что нужно не обессиливать армию отделением от нее корпуса, а нанести в будущую кампанию решительный удар по Хотину. С чем, в результате, все и согласились.

Здесь же, в Петербурге, Миних представил Императрице Анне Иоанновне на апробацию приговор военного суда относительно участи несчастного Иван Семеновича Тютчева. По просьбе и настоянию фельдмаршала она утвердила его.

По иронии судьбы, на той же аудиенции Миних завел разговор о необходимости наградить офицеров, посланных им для сыска шведского майора и отнятия у него бумаг.

— Зачем убивать-то было? — поморщилась Анна Иоанновна.

— Так, матушка, он стрелять начал. Чуть было не убил одного офицера нашего, поручика Веселовского, — не раздумывая, приврал фельдмаршал. — А это герой наш. Помнишь, матушка, я рассказывал, как он вместе с адъютантом моим Манштейном отличился при штурме Перекопа? Кабы мы из-за майора какого-то шведского офицера лишились славного? Наградить надо бы. По-царски наградить, Ваше Величество.

— Ах, обожди ты с наградами, Христиан Антонович. Со шведами мы разобраться никак не можем. Не пойму я, что там у них происходит. Каким боком нам это убийство еще вылезет? Так что, погоди, погоди пока с наградами, — и, видя желание Миниха продолжать уговоры, отсекла, — не упрашивай меня! Уймись! Сказала, покамесь нет! И точка.

Вернулся Миних обратно в Киев с планом кампании да с утвержденным смертным приговором Тютчеву.

Вятский полк не смог за зиму восполнить свои потери, так как был разбросан по форпостам, потому в предстоящем походе принимать участия не мог и оставался в Малороссии. Посланный за рекрутами секунд-майор Шепелев получил только тридцать девять человек, да еще и с какими-то нарушениями, вызвавшими жалобы в Военную Коллегию и переписку длительную по этому поводу.

А Тютчева передали из-под караула своих вятских драгун в Астраханский пехотный полк. 16-го мая 1739 года вывели старого полковника перед строем и зачитали смертный приговор.

Иван Васильевич молча выслушал его, опустив голову. Лишь легкий весенний ветер шевелил его седые волосы.

«Слава Богу, — думалось ветерану, — хоть не свои драгуны…»

Взвод астраханцев, отряженный для исполнения приговора, стоял напротив. Остальной полк выстроился чуть позади. Солдаты были мрачны. В глазах у многих слезы блестели. Четыре роты этого полка участвовали в той фуражировке злосчастной.

Дослушав приговор, Тютчев поднял голову и взглянул на солдат:

— Воины! Се пришел мой час, — хрипло прозвучал его голос. — Ведайте, что всегда мне не дорога была жизнь, коли положить ее за Отечество наше и коему всегда служил я честно. Исполняйте приказ вам отданный. Помните одно — только б жила Россия, благочестие и слава ее. Прощайте, ребята, — Тютчев опустил голову.