Со временем я стал завсегдатаем Сен-Жермен-де-Пре. Помимо Ателье я играл в «Парижском занавесе» вместе с Марселем Эрраном и Жаном Марша. Трудно переоценить ум, вкус, мужество — качества, отличавшие Марша и Эррана. Эти актеры внесли немалый вклад в исключительно богатую духовную жизнь, какой жил Париж в период между двумя войнами. Под их руководством я сыграл роль Солдата в «Истории солдата» Рамюза на музыку Стравинского, дирижировал Дезормьер. Затем играл в «Блудном сыне» Жида и «Трафальгаре» Витрака.

Я познакомился с Робером Десносом. В кафе «У двух кубышек» или «У Липпа» мне случалось общаться с Леон-Полем Фаргом, Андре Бретоном, Жоржем Батаем, Рене Домалем. Бывали тут и Андре Мальро, сотрудничавший в «Нувель Ревю Франсэз», Лабисс, Бальтюс. Андре Дерэн нарисовал мой портрет. Он звал меня своим маленьким «флорентийским гравером». Появлялся здесь и Антонен Арто, за которым я робко наблюдал издали. Я проводил ночи, танцуя в «Кубинской хижине», которую посещали Элисео Гренет, Тата Начо, Алехо Карпентьер, или же в дансипге «Баль негр» на улице Бломе. Я всегда любил танцевать — люблю быть зверем.

На рассвете, чувствуя себя совершенно разбитым после всех бигинов и румб, я приводил с собой «подружку». Несомненно, я злоупотреблял своей свободой.

Друзья шептали на ушко, что я готовлю собственную постановку, которая будет называться «Вокруг матери», но очень скоро пошли слухи, что это будет «Вокруг... матери». Словом, я знакомился с Парижем.

Центральный рынок научил меня переутомляться, Ателье — заниматься гимнастикой. Эти «ночные парижане» не знали ни того, ни другого. Я шел своим путем, ведомый своей страстью. Слепой и глухой, одержимый, поистине наивный.

После вечерних спектаклей мы с Майен частенько наведывались в маленькое русское бистро съесть пополам соленый огурец, и я поверял ей свои идеи, убеждения, замыслы, тревоги, мечты. Она умела хорошо слушать. Именно таким рисовался мне идеальный зритель. «Я знаю, что нравлюсь тем, кому должна нравиться», — говорит Антигона.

Репетиции продолжались. Те из моих товарищей, кто не отсеялся, казалось, были мне преданы. Некоторые даже соглашались играть под своими именами, Жан Дасте — первый. Другие, более осторожные, находили себе псевдонимы. Лабисс помогал мне с декорациями и незатейливыми костюмами. Мексиканский композитор Тата Начо сочинил песни (в пяти частях). Никаких инструментов. Только тамтам. Андре Франк вместе с моим братом Максом взяли на себя административные заботы. Судно, готовящееся плыть по воле волн.

В театре Ателье закончился сезон. Я снял у Дюллена помещение. И поскольку он переживал финансовые трудности, его администратор подарка мне не сделал. Словом, предприятие было, скорее, безумным.

Теперь мы репетировали на сцене. День премьеры приближался. Время от времени до нас доносился странный треск старых деревянных колосников. Это Дюллен, заинтригованный, незаметно проскользнув в театр, наблюдал за нами оттуда, откуда спускались канаты. Театр похож на корабль. Узлы канатов — морские узлы. Занавеси раздуваются, словно паруса. Многие моряки становятся завсегдатаями галерок. Каждый вечер тут «снимаются с якоря»!

За два дня до «отплытия» разражается драма. Актеры паникуют. На борту мятеж. Актриса, игравшая роль матери, заболела. В действительности она сбежала. Больше я ее так и не видел.

— И все-таки мы выступаем!

— Но как? Ты сошел с ума! Это же главная роль.

Нервы сдают. Шуточки, которые распространяются по Парижу, подрывают моральное состояние труппы. Лучше отказаться. Даже не отложить премьеру — отказаться.

— В таком случае я буду играть один!

— Ну и играй один, ты действуешь нам на нервы. Напрасно мы тебе доверились. И потом, это место... И это... Мы не хотим быть посмешищем. Так или иначе, но за два дня невозможно подготовиться. А главной героини у нас нет.

— Я придумал. Я сам исполню роль матери.

— А как же Джил?

У меня уже была роль побочного сына — все время на коне.

— Я сыграю обе роли!

— У тебя не все дома, ты буйно помешанный! Ведь есть места, где вы находитесь на сцене одновременно!

— Дайте мне сроку сутки. Мне приходят в голову разные идеи. Завтра, в этот же час, я сыграю вам новые сцены, а потом делайте что хотите.

— Ладно, дадим ему сутки.

Необходимость подсказала мне мысль свести образ матери к тотему. Из решетки шкафа для провизии я сконструировал маску со стальными пуговицами глаз. Большее приближение к безличной маске было уже невозможно. Огромный черный парик с волосами, ниспадавшими до самой поясницы. Юбка из Двуцветных чешуек. Для вящей убедительности я оголился по пояс. Внеся изменения в три сцены, я мог один играть обе роли.

На следующий день, 4 июня, я выдержал перед своими товарищами настоящий экзамен. Мне удалось их убедить по крайней мере их! Мы репетировали чуть ли не до последней минуты.

Занавес поднимался в девять часов. Перед расставаньем я им сказал:

— В случае, если в зале начнут галдеть, наблюдайте за мной.

Я подам вам знак, что делать дальше.

У меня появилось второе дыхание.

Оставшись на сцене один, я заметил силуэт. Ко мне подошел Дюллен.

— Я не приду вечером на твое представление. Это черт знает что. Терпеть не могу подобных штучек. По сравнению с этим Арто — бульварный театр. Ни дать ни взять — обезьяны в зоопарке. А этот отец — да он же просто слабоумный.