Процент членов РКП(б) среди моряков Балтфлота был очень высоким. По данным М. А. Молодцыгина, в 1920 г. «коммунистами являлись 9 тыс. военных моряков Балтфлота из 18,9 тыс. чел. – 47,9 % (март)» [316] . Через год, в марте 1921 г. численность Балтийского флота составляла 20 350 чел., то есть выросла незначительно. Вряд ли в несколько раз сократилась за это время партийная прослойка среди моряков. Процент коммунистов в сухопутных войсках был значительно меньше. Так, в июне 1920 г. в 4-й армии Западного фронта партпрослойка составляла 12,6 %, в 1-й конной армии в апреле– мае того же года – 10,7 %, в частях непосредственно подчиненных штабу Западного фронта – 8,1 % (июнь). В 12-й армии Юго-Западного фронта членов партии в феврале 1920 г. было 17,6 %, в 5-й отдельной армии – 10,7 %. По родам войск члены партии распределялись в апреле 1920 г. в 9-й армии (действовавшей на Северном Кавказе) следующим образом: максимальная партийная прослойка – в авиачастях – 25,8 %, затем – в автоброневых частях – 14,3 %, кавалерийских –13,5 %, железнодорожных – 13,3 %, связи – 12,4 %, инженерных – 11,7 %, артиллерийских – 11,1 % стрелковых – 9,2 %, а в тыловых – 6,2 %. Даже в таком технически сложном роде войск, как авиация процент коммунистов был ниже, чем на Балтийском флоте. В авиачастях действующей армии в начале 1920 г. среди летчиков и летчиков-наблюдателей было 24,1 % коммунистов, а на 15 ноября того же года – 37,8 %373. Другими словами, процент коммунистов на Балтике был очень высок, выше чем где бы то ни было в сухопутной армии. Несмотря на это, Кронштадтский мятеж состоялся.

Примечательно, что именно экипажи линкоров были главной движущей силой революционного движения на флоте в 1917 г., они же оказались в центре событий в марте 1921 г. Вместе с тем команды кораблей Минной дивизии Балтийского флота были наименее революционны, о чем свидетельствуют монархист Г. К. Граф и большевик Ф. Ф. Раскольников. После Октября экипажи эсминцев относились к Советской власти критически, а летом 1918 г. петроградские власти вынуждены были и вовсе разоружить корабли Минной дивизии [317] . В то же время на малых кораблях флота религиозные настроения были, по-видимому, сильнее, чем на больших. Вот один пример. 28 июня 1918 г. наркому Л. Д. Троцкому С. Е. Саксом была направлена телеграмма: «По военному ведомству [вышел] приказ, разрешающий полку или какой-либо части пользоваться услугами духовенства за счет государства. На основании этого дивизия подводных лодок Балтийского моря вышла с ходатайством о предоставлении им права найма Священника (с прописной буквы в оригинале. – К. Н.) с отнесением расхода на счет государства. [Прошу] указаний, не встречается ли с Вашей стороны препятствий для удовлетворения ходатайства. Сакс» [318] .

Единственным непротиворечивым объяснением такой смены политических симпатий представляется следующее. Матросы во время Первой мировой войны, а особенно матросы крупных надводных кораблей, находились в совершенно других условиях, по сравнению с солдатами на фронте. Служба матросов крупных кораблей практически не отличалась от службы в мирное время. Участие этих кораблей в боевых действиях было эпизодическим, а потери экипажей – ничтожными по сравнению не только с сухопутной армией, но и с экипажами подводных лодок, тральщиков или эсминцев. Вообще, на малых кораблях, особенно на подводных лодках, служба была, во-первых, значительно напряженнее и опаснее, во-вторых, роль каждого матроса малого корабля в обеспечении его боеспособности была значительно выше, а в-третьих, на тральщике, подводной лодке или миноносце у матросов было гораздо меньше возможностей укрыться от глаз начальства, чтобы обсудить волновавшие их проблемы, поделиться собственными взглядами на происходящее. Служба на малом корабле значительно сильнее сплачивала командный состав и матросов. Наконец, аудитория у нелегального агитатора на крупном корабле всегда шире, чем на небольшом, поэтому даже один – два члена революционной группы способны создать там ячейку сторонников и организовать выступление, пример чему – восстание на броненосце «Потемкин».

На крупных кораблях для матросов прибавлялось еще несколько важных раздражителей. Это полное отсутствие возможности выделиться, совершить подвиг, получить медаль, крест или, как высшую награду, производство в офицеры, так как в «полноценные» строевые офицеры невозможно было попасть из-за существовавшего сословно-образовательного барьера, который после Февральской революции сменился образовательным. В сухопутной же армии даже в царское время было законным производство нижнего чина в офицеры за боевые заслуги, при отсутствии образовательного ценза (предъявлялось только требование самой элементарной грамотности).

Многолетняя монотонная служба была, пожалуй, основным источником недовольства моряков. Ведь подавляющее большинство экипажей линкоров прослужило к 1917 г. от 4 до 8 лет, и нетрудно посчитать, насколько увеличились их сроки службы к 1921 г. В конце 1917 г. демобилизационные настроения на флоте были практически так же сильны, как и в сухопутной армии. 16 ноября 1917 г. приказом ВМК № 12 были уволены со службы матросы срока призыва на действительную службу 1905 г. с 1 декабря 1917 г., а 1906 г. – с 15 декабря [319] . Таких насчитывалось примерно 8,5 тысяч человек. Однако к середине января 1918 г. увольнение этих категорий было еще «не вполне закончено» [320] . 30 декабря 1917 г. матросы призыва 1908–1910 гг. потребовали уволить их не позднее 15 февраля 1918 г. [321]

Кстати, в сухопутной армии в период позиционных боев также усиливалось недовольство солдат войной, в период маневренных боевых действий (даже отступлений) недовольство проявлялось меньше. «В сводках военной цензуры неоднократно подчеркивалось, что “плохое настроение вызвано бездействием”, что все за мир, так как “осатанело стоять”, что “бездействие увеличило количество толков о мире”, что “опротивели окопы”» [322] . Легко себе представить, что на бездействовавших линкорах и изредка выходивших в море крейсерах ощущение томительного бездействия было еще более угнетающим, чем в окопах.

Революционной пропаганде способствовало то, что в Петро граде, Гельсингфорсе или Ревеле было легко достать нелегальную литературу. Специфика рядового состава парового флота такова, что конфликт матросской массы с офицерством становится почти неизбежным и более острым, чем аналогичный конфликт в армии. Восстания моряков в России (в 1905–1906 и 1917 и 1921 гг.), в Австро-Венгрии (в феврале 1918 г.), в Германии (в ноябре 1918 г.), во французском флоте в Черном море (в апреле 1919 г.), в британско-индийском флоте в Бомбее (в феврале 1946 г.) подтверждают эту тенденцию. Вероятно, причинами такого поведения матросов являются не только принадлежность многих из них к рабочему классу и сравнительно высокий уровень общего образования и специальной подготовки, но и особенности повседневной жизни на кораблях, превратившихся в огромные, сложные, но часто бездействующие механизмы.

Тенденция к обострению отношений матросской массы и офицеров наблюдалась в русском флоте задолго до 1917 г. Протопресвитер армии и флота (в 1911–1917 гг.) Г. И. Шавельский писал: «Детальнее говорить о флоте мне трудно: я сравнительно мало наблюдал внутреннюю жизнь флота, меньше был знаком с его личным составом и с его распорядками и укладом всей его жизни. При моих сравнительно не частых соприкосновениях с флотом у меня получалось впечатление, что в отношениях между офицерами и матросами есть какая-то трещина. Мне тогда казалось, что установить добросердечные отношения между офицерским составом и нижними чинами во флоте гораздо труднее, чем в армии. Это зависело и от состава нижних чинов и от условий жизни во флоте. Армейские нижние чины были проще, доверчивее, менее требовательны, чем такие же чины флота. И разлагающей пропаганде они подвергались несравненно меньше, чем матросы, бродившие по разным странам и портам. Совместная жизнь матросов с офицерами бок о бок на кораблях, при совершенно различных условиях в отношении и помещения, и пищи, и разных удовольствий, и даже труда – больше разделяла, чем объединяла тех и других. До революции флот наш блестяще выполнял свою задачу. Но матросская масса представляла котел с горючим веществом, куда стоило попасть мятежной искре, чтобы последовал страшный взрыв. И этот взрыв в самом начале революции последовал и унес он множество жертв» [323] .