За дверью послышались шаркающие шаги. Это была ее мама. Она носила тапки со смятыми задниками, которые сваливались с ног. Видимо, за это время не купила себе других.

Она открыла дверь и посмотрела, но ничего не увидела. Тогда она вышла на лестничную площадку, придерживая халат, и заглянула в лестничный пролет. Наверное, предположила, что кто-то позвонил, а потом побежал вниз, как школьник.

Мама смотрела в пролет, а я тем временем пробирался в квартиру, втянув живот до позвоночника, мягко ступая, как благородный хищник.

Я стал в прихожей за самой дверью, прижавшись к стене спиной и лопатками так, будто хотел врасти в эту стену. Мама вернулась сразу за мной следом, стала запирать двери на все замки и цепочки. Я боялся, что она заденет меня или просто почувствует мое присутствие. Но она ничего не почувствовала, потому что думала, наверное, о других вещах.

Она закрыла дверь, потушила свет и ушла в свою комнату, шаркая тапками. Я стоял в темноте, ждал, когда затихнут шаги, а когда шаги затихли - подождал еще немного.

Вика спала. Форточка в ее комнате оставалась открытой. Было прохладно и пахло снегом.

Я осторожно прошел к письменному столу и сел в кресло. Все здесь было по-старому: те же книжные шкафы один к другому, тот же божок с острова Пасхи на стене.

Мне вдруг показалась бессмысленной вся эта затея дважды ступить в одну и ту же воду. Я понимал, что надо встать и уйти, пока она еще не проснулась, но не мог заставить себя подняться. Почувствовал, как смертельно устал за весь день, а особенно за последние пятнадцать минут, которые простоял в коридоре возле стенки. Но все-таки больше всего я, наверное, устал от одиночества. Оттого, что я всех видел, а меня - никто.

Вика проснулась, быстро села на диване и дернула за кисточку торшера. Она смотрела прямо на кресло, где я сидел. Мне казалось, что она видит меня.

Я медленным движением снял с головы шапку и возник.

– Славка...
– спокойно проговорила Вика, так, будто я сидел на этом месте все четыре года.
– Как ты сюда попал? В окно?

– Нет.
– Я показал шапку.
– В шапке-невидимке.

Она сразу поверила.

– Ты сам ее сконструировал?

– Купил за рубль шестьдесят.

Она не поверила.

– Я знала - ты что-нибудь придумаешь и придешь... Только почему так долго?

– А ты ждала?

– Конечно...

– А почему ты мне не сказала?

– Ты не спрашивал.

– Потому что ты бросила меня.

– Это ты меня бросил.

– Ты с ума сошла!

Я мог тогда думать и говорить только о ней. Я ни на минуту не мог остаться наедине с собой и так обалдевал от этого, что заплакал однажды средь бела дня на стоянке такси.

– Я любил тебя...

– Значит, любил и бросил.

– Разве так бывает?

– Значит, бывает.

– Ты что-то напутала...

– Мы вместе напутали.

– Но почему ты молчала?

– Боялась попасть в смешное положение.

В двадцатом веке, когда космонавт выходит из корабля прямо в небо, двое людей, необходимых друг другу, не могут просто прийти один к другому и сказать об этом. Нужно какое-то чудо, шапка-невидимка, чтобы встретились двое людей, живущих в одно время, в одном городе, на соседних улицах, в двадцати минутах ходьбы.

Во мне закипали упреки, но я молчал. Видимо, обиженный обыватель боролся во мне с интеллигентным человеком.

– Как твои дела?
– спросил я.

– Обычно, - сказала она.
– Заботы творчества. Когда их много - плохо. Когда их нет - тоже плохо.

Интонации у Вики были ровные и какие-то деревянные. Она думала в этот момент не о заботах творчества.

– Ты у Копылова работаешь?
– спросила она.

– Да. Вместе с Сашей.

– Он, конечно, обожает тебя...

– Кто?

– Копылов. Ты ведь очень талантливый конструктор.

– Это тебе кажется, - уклончиво сказал я. Мне не хотелось ее разочаровывать.

– Ничего не кажется, - возразила Вика.
– Помнишь свой диплом? Его хотели зачесть как диссертацию.

«Это когда было», - подумал я, но промолчал.

– Как зовут твою дочь?

– Виктория.

Мы помолчали.

– Жена тебя, наверное, обожает...

– Она очень устает, - неопределенно сказал я.

– Зато она каждый день тебя видит.