Когда речь идет о пантеонах художественной культуры, следует, естественно, иметь в виду, что все операции «пантеонизации» (как и «депантеонизации») осуществляются через эстетическое поле. А эстетическое поле – это автономная зона, где действуют специфические художественные, профессионально-эстетические, индивидуально-личностные импульсы и мотивации, хотя так или иначе, пусть и в трудно узнаваемом, порой очень опосредованном виде, в них предстают все те же общие дефициты. Причем эти импульсы и мотивации существенно разнятся в различных художественных движениях (скажем, классицизм и романтизм), а тем более в различных цивилизационных циклах (традиционная культура – «современность» – «постсовременность»).

Специального внимания заслуживает феномен активного участия авторов/критиков в борьбе за места в пантеонах и целенаправленной групповой деятельности по «пантеонизации».

Работа по восприятию автора/произведения в поле своей традиции осуществляется в первую очередь через перевод, но перевод на культурологическом уровне – это работа через язык с культурным/цивилизационным кодом, с надличностными стереотипами, с базовой нормативностью данной культуры. И таким образом, это перевод из одной системы матричных основ и из одной нормативности в другую матричную систему и нормативность. Суть же перевода в этом смысле есть перемещение текста из одной корневой системы в другую через его декодировку и перекодировку с помощью адекватного стилевого и смыслового пересказа, а значит, парафраза, с целью приспособить, «уложить» в свои матрицы чужое, с тем чтобы ответить на дефициты своей нормативности. Нормативность определяет горизонт возможностей, жажда нового заставляет менять нормативность.

В каждой культуре/цивилизации существуют твердая, прочная связь, взаимоотражаемость и взаимообусловленность между уровнями: матричные основы языка – нормативность – ценностная система (запечатленная в системе ключевых мифологем и идеологем). Ценностная система, являющая собой внутренне взаимосвязанную систему способов разрешения основных экзистенциальных противоречий, всегда по-своему представленных в той или иной цивилизации/культуре, – это тот уровень, где зарождаются и обнаруживаются дефициты. А призмой, сквозь которую выявляются дефициты, отражающие недостаточность своей нормативности, идентичности, в отношении литературы, на наш взгляд, выступает проблема человека – человека как онтологического, родового, экзистенциального, природного существа, как существа социального, общественного, и – эстетического, человека как индивида, как личности и как представителя цивилизационной, этнокультурной, национальной идентичности, во множестве своих ипостасей и связей с вечностью и историей, временем и пространством, мирским и сакральным, профанным и трансцендентным, эросом и танатосом, традицией и инновацией и т.д.

В принципе существует неопределенное множество мотиваций интереса любой культуры к другой культуре, отбора тех или иных писателей и произведений – разнообразие их столь же велико, сколь велико и число бытийных и социальных проблем, дающих импульсы для эстетического поиска и новаций.

Дефицит всякой культуры может сконцентрироваться в разные моменты ее эволюции в том или ином пункте и выявиться через любое из коренных противоречий ценностной системы. Но, видимо, есть общий главный побудительный мотив – это вечная неполнота человека, его стремление к универсализации, к максимальной бытийственной, социальной, духовно-культурной самореализации и экспансии в зоны непознанного. Человек другой культуры интересен культуре-реципиенту как такой-же-иной, она ищет в образах человека другой культуры другого себя, с его помощью стремится восполнить свои недостачи, свой дефицит, заполнить пустоты еще неизвестного и неопробованного.

Конфликт между извечной реальной неполнотой человека и его стремлением к большей полноте в культурологическом ракурсе можно представить как конфликт между более архаическим, более традиционным, и более современным, модерным. Через оппозиции архаическое – традиционное – модерное проблемы межкультурной коммуникации, рецепции автора/произведения, построения литературных пантеонов оказываются связанными с центральными источниками всемирного цивилизационного процесса, если представить его как конфликт традиции и инновации.

В сущности, обращение европейской культуры к Античности и, соответственно, построение актуального пантеона Возрождения; барокко – к Средним векам; универсализм Просвещения; или такие частные явления, как ориентализм Просвещения и романтизма; или обращение русской культуры к французскому Просвещению и классицизму, а затем к немецкой философии и к романтизму; французской культуры – к немецкой и к русской второй половины XIX в., русской культуры – к Ницше и к символизму (и построение соответствующих пантеонов) – обнаруживает, что при множестве конкретно-исторических мотиваций основной внутренний источник этого процесса – напряжение на полюсах традиционного и нового, традиции и инновации.

При этом соотношения между современным и традиционным, традицией и инновацией никак не могут быть представлены в одностороннем порядке. Центристская схема: модернизированный центр снабжает периферию своими открытиями – не работает. Модернизированные культуры (западноевропейские, в разной степени) осуществляют экспансию на пространства традиционных культур, в той или иной мере приобщенных к процессу модернизации, но их взаимодействие развивается на основе взаимных дефицитов.

Преобразующаяся традиционная культура (как русская культура рубежа XVIII–XIX вв.) ищет то, чего ей недостает для заполнения своих дефицитов в интересах полноты самовыражения; модернизированная культура ищет то, что она теряет вместе с традицией в десакрализующемся, отчуждающемся мире. С этой точки зрения схема центр – периферия утрачивает неподвижность, выявляется ее относительность, поскольку донор и реципиент меняются местами. Например, Россия, пославшая своих «богов» во французский, немецкий и иные пантеоны во второй половине XIX – начале XX в. Или, скажем, Ирландия первой половины XX в., или, скажем, США, позднее Латинская Америка в XX в.