В современной литературе господствует представление о том, что модернизация всегда ведет к рационализации общественных отношений. Теория общественного (рационального) выбора, лежащая в основе этих предположений, представляет этот выбор как вполне осознанный процесс – результат своеобразного «общественного договора» между индивидами, различными группами общества или обществом и государством. В результате его заключения стороны договариваются об установлении или изменении правил игры, порядке и условиях пересмотра этих правил, а также процедурах разрешения возможных конфликтов. Они готовы пойти на то, чтобы отдать часть своих прав государству для обеспечения стабильности правовой системы и отношений собственности, основных этических ценностей. Становится возможен математически точный «расчет согласия» сторон при выборе правовых рамок деятельности. Критики теории рационального выбора, однако, справедливо указывали, что она может действовать лишь при наличии ряда допущений – абсолютной свободы участников договора, их полной информированности об условиях и последствиях его заключения, наконец, способности сторон эффективно (и на основе консенсуса) осуществлять пересмотр соответствующих договоренностей в будущем, в случае изменения первоначальных условий.

Очевидно, что в традиционном обществе отсутствуют все три условия для рационального выбора: общество – несвободно, население (как правило, неграмотное) плохо представляет смысл происходящих изменений и часто относится к ним враждебно, наконец, правовые механизмы разрешения конфликтов действуют очень слабо. В связи с этим может быть сделан вывод о различии смысла понятий «рационализации» и «рационального поведения» в традиционном и современном обществе. Но сделать «расчет согласия» чрезвычайно трудно (если вообще возможно), что делает актуальной проблему срывов модернизации и технологий ее проведения.

Модернизация ведет к усилению неравномерности развития, проявлению феномена относительной отсталости страны по сравнению с другими странами. Выражением этого становится социально-политический конфликт, который может найти разрешение в двух основных формах – революции или радикальной реформы. Под «социальной революцией» исходя из этого, следует понимать быструю и основательную трансформацию государства и социальной структуры, сопровождающуюся или частично осуществляемую путем разрыва правовой преемственности – классового восстания снизу. Под реформой – те же радикальные изменения, осуществляемые государством правовым путем (с сохранением правовой преемственности) сверху (без уничтожения традиционного правящего класса). С этой точки зрения интерпретируется Французская, Русская и Китайская революции как классические образцы «аграрных революций», а также Иранская революция и попытки повторить ее в традиционных исламских обществах, которые могут быть поняты лишь в контексте глобального процесса модернизации.

В современной науке широко используется понятие аграрной революции, взятое из лексики французской и русской революций, интерпретация которого, однако, далека от единства. Современная теория аграрной революций Нового времени объясняет их исходя из общего кризиса традиционных аграрных обществ в условиях модернизации. Постановка проблемы в историографии различала три основных типа перехода к современному (индустриальному) обществу – буржуазные революции, высшим выражением которых стала западная форма демократии (Англия, Франция и США), «консервативная революция сверху», завершившаяся фашизмом (Германия, Италия и Япония); и крестьянские революции, ведущие к коммунистическому эксперименту (Россия и Китай). Исключение составляет Индия, которая до настоящего времени избегла этого выбора.

Методы модернизации, избранные в одной группе стран, изменяют постановку проблемы в других странах, которые получают определенную возможность выбора – реализуя «преимущество отсталости». Революционная модель получает обоснование в теориях правового нигилизма и волюнтаризма, а ее инструментом становится политический радикализм. Реформационная модель (в основе которой лежит либеральная концепция преобразований), напротив, отстаивает путь правовой преемственности, рациональных изменений, осуществляемых государством. Предпосылки для столкновения этих двух моделей общественного развития были представлены в России XIX– начала ХХ вв. [382]

Основное внимание в историографии уделяется не столько причинам революций, сколько их динамике и результату – характеру социальных изменений и природе политических режимов. Этот результат, однако, может быть различен – вести не к модернизации, но ее противоположности – ретрадиционализации (возвращению вспять к примитивным социальным порядкам и архетипам сознания).

Понятие «аграрный вопрос» – есть теоретическая конструкция, выражающая кризис традиционного общества в условиях модернизации и развития рыночных отношений. Различные подходы не одинаково интерпретировали смысл «аграрного вопроса». В предшествующей советской историографии содержание аграрного вопроса в широком смысле усматривалось в классовом конфликте по поводу земельной собственности и связанной с этим социальной борьбе. В узком смысле оно сводилось к вопросу о методах устранения докапиталистических отношений в сельском хозяйстве. Соответственно решение аграрного вопроса виделось в революции – экспроприации земельной собственности с последующим ее переделом или национализацией.

Наша концепция состоит в интерпретации аграрного вопроса как осознания обществом легитимности прав на владение землей. Там, где осознается несправедливость системы распределения земельных ресурсов (независимо от реальной ситуации в экономике страны), он существует. Там, где такое осознание отсутствует в широких массах или представлениях мыслителей его (во всяком случае, как социального феномена) нет, даже при наличии экономически неэффективной и политически необоснованной правовой системы земельной собственности. Возможным становится объяснить и другие важные противоречия, с которыми столкнулась предшествующая историография: почему аграрный вопрос не возникал в древности, но проявился в Новое время? Почему одна и та же программа его решения на одном этапе исторического развития отвергается, казалось бы, навсегда, на другом вновь становится востребованной и находит практическую реализацию? Почему использование одной и той же программы дает неодинаковый результат в разных странах при сходстве их аграрных институтов или, наоборот, почему один и тот же результат возникает независимо от различия исходных условий? Наконец, почему одни страны были ввергнуты в пучину аграрной революции, а другие решили эту проблему путем реформ?

Центральной проблемой при такой постановке вопроса оказывается легитимность форм землевладения и землепользования. Легитимность собственности определяется порядком ее распределения в обществе; способами ее приобретения в прошлом и средствами ее защиты в настоящем.

Представления общества о справедливом или несправедливом порядке распределения собственности – определяется во многом статусом права собственности в общественном сознании. Вопрос о том, является ли право собственности фундаментальным и естественным правом (наряду с высшими ценностями демократического общества и другими основными конституционными правами как жизнь, свобода и личная безопасность) – остается предметом острой дискуссии в современной правовой литературе. Этот спор стал особенно интенсивным в странах, где необходимость решения аграрного вопроса совпала с переходом к демократии и необходимостью принять новую конституцию. Другой аспект той же проблемы конституционного закрепления собственности выражается в ответе на вопрос: какой собственности – частной или публичной. С точки зрения классических представлений о собственности (восходящих к римскому праву и крупнейшим кодексам гражданского права нового и новейшего времени) – выбор может быть сделан только между этими двумя формами собственности. Однако в большинстве обществ переходного типа (к которым отчасти принадлежит и Россия) реально существуют так называемые «смешанные» формы собственности, определение точного правового статуса которых не представляется простым и требует исторического анализа их генезиса.