Седьмая – экспорта аграрной революции (проект Коминтерна) – есть ни что иное, как попытка компенсировать отсутствие позитивной стратегии преобразования аграрных отношений распространением их экстенсивной формы на другие страны [396] .

Восьмая – приватизации земли (проект Земельного кодекса 2001 г. и его принятие) – выражает доминирующую тенденцию постсоветского периода регулирования аграрных отношений [397] .

Наконец, девятая, бонапартистская конструкция – не реализовалась в России, однако ее проявления и отдельные элементы присутствовали в периоды всех крупных аграрных реформ, особенно в проектах С.Ю. Витте [398] и П.А. Столыпина [399] . Содержание данного проекта – проведение интенсивных рыночных земельных реформ с одновременным усилением авторитаризма власти и лавирования ее между силами традиционализма и модернизации.

Сравнительный анализ этих конструкций позволяет переосмыслить российский опыт аграрных отношений и реформ в рациональных категориях частного и публичного права, очистить его от чрезвычайно устойчивых идеологических стереотипов, постоянно воспроизводимых в историографии и тем самым освободить для научной дискуссии то пространство, которое ныне прочно удерживают представители различных направлений исторической романтики (неославянофильства, неонародничества и вообще почвенничества).

Отрицание гражданского общества (интерпретируемого как господство буржуазии) и его политических институтов получает теоретическое обоснование и достигает кульминации в историческом материализме Маркса и Энгельса. Это видно уже в одной из ранних работ Маркса – «К критике гегелевской философии права», где дуализм гражданского общества и государства предлагается снять путем их слияния [400] . В силу этого коммунизм склонялся к той руссоистской концепции демократии, которая была связана с противопоставлением народной воли государственному произволу, идеализацией спонтанного революционного разрушения общества, а разрешение социального конфликта видела в насильственной реализации уравнительных программ. При этом социализм активно противопоставлял идее индивидуальной свободы принцип фактического (экономического) равенства, выступающий как первостепенный. Этим объясняется отношение данной идеологии к Французской революции, которая рассматривалась как незавершенный проект – провозгласив принцип формального равенства, она не до вела его до фактической реализации. Данное течение отдает приоритет фактическому (прежде всего – экономическому) равенству перед политической свободой.

Эгалитаристские идеи получили широчайшее развитие именно в тех странах, где к началу ХХ в. остался нерешенным так называемый «аграрный вопрос», таких как Россия, Китай, Испания, Мексика и др. В этих странах они стали основой целого спектра радикальных политических течений – от крайних форм коммунизма и анархизма до умеренных течений социального реформизма. Утопический ингредиент всех радикальных программ аграрного переустройства выражался в наивном представлении об уничтожении частной собственности на землю и ее перераспределении на началах равенства как основном условии социального прогресса. В целом, однако, объективная (а не декларируемая) социальная функция эгалитаристской утопии заключалась в повороте развития вспять, возврате к ситуации, предшествовавшей проявлению социального конфликта индустриального общества, достижение этого посредством отрицания современного гражданского общества и государства, правовых гарантий индивидуальной свободы.

Коммунистическая утопия (с ее идей фактического равенства) оказалась очень привлекательной идеологической конструкцией для массового сознания в условиях разрушения традиционного аграрного общества и неоднократно воспроизводилась в ходе аграрных революций в России, Китае, Мексике. В России она привела к появлению целого ряда утопических произведений от теории «русского социализма» Н.Г. Чернышевского и А.И. Герцена до фантастических представлений А.А. Богданова [401] .

Идея диктатуры как инструмента преодоления отсталости имеет якобинское происхождение. Она позволяла связать французскую и русскую революции, якобинскую и народническую традиции, использовать якобинский импульс в марксизме. С этой идеей модернизирующей диктатуры (Пестель, Нечаев, Ткачев) связана ленинская концепция партии и однопартийного режима, вообще восстановления государства (уже в сталинский период). В результате исследователи констатируют своеобразный парадокс: доктрина русского неоякобинца Ткачева, жестко критиковавшаяся Энгельсом в 1875 г., определила программу действий, которой фактически стала руководствоваться марксистская партия в ходе революции.

Политический радикализм, связанный с революционной моделью – представляет собой попытку преодоления фундаментального социального противоречия модернизирующегося общества путем сознательного провоцирования конфликта и использования его для захвата власти. Данная теория и практика повсюду имеет ряд устойчивых параметров: упрощенная механистическая картина мира; противопоставление абстрактного социального идеала (как правило, основанного на ценностях доиндустриального общества) существующей социально-политической системе; использование существующих в обществе линий социального напряжения для сталкивания различных социальных групп; мобилизация социальных сил на основе негативных ценностей социального разрушения; апология деструктивного протеста вне зависимости от его социального смысла; отрицание институтов (парламентаризма), политических форм (гражданского общества и либеральных политических партий), процедур (переговорного процесса), способных стать инструментами достижения консенсуса; использование малейших ошибок власти для ее дискредитации и изоляции; наконец, стремление к диктатуре во всех проявлениях социальной жизни как способ остановить объективное развитие гражданского общества [402] .

Отсюда стремление к тотальности власти и контроля: интеграции и унификации общества (закрытие его от проникновения внешних импульсов; отрицание культурного и идеологического многообразия; политического плюрализма и разделения властей). Важной характерной чертой всех форм революционного радикализма является отрицание права, стремление к тотальному разрушению существующего общества и его культуры и готовность к использованию насилия против политических оппонентов в невиданных масштабах. Эти черты политического радикализма, проявившиеся уже в период революции 1905–1907 гг. в России, очевидно имеют объективный характер, поскольку повторяются в истории – от средневековых религиозных сект до политических движений нового и новейшего времени.