В-четвертых, унитарный характер французского государства и роль национального подъема, связанного не в последнюю очередь с личностью Де Голля. Франция остается неделимой республикой, хотя с поправкой 2003 г. выступает также «децентрализованным государством». Напротив, федерализм, вообще плохо сочетающийся с парламентской формой правления, в российских условиях вел (при его советской трактовке) к угрозе дестабилизации страны по национальному признаку, требовавшей более жесткой централизаторской логики. Фигура президента Ельцина воплощала патриархальный тип легитимности, соединяя в ней черты власти монархов и советских вождей.

В-пятых, значение внешнего фактора, которым для Франции выступают общие установки ЕС. Проект Конституции ЕС и нормы Лиссабонского договора во многом отражают конструкцию политических институтов, свойственную для французской смешанной системы [460] . Существенные изменения французской конституции, в свою очередь, были предприняты с целью допущения ратификации Договора о Европейском Союзе (1992 г.) и несостоявшейся ратификацией Договора, устанавливающего конституцию для Европы (2005 г.), а позднее – возможностью создания парламентских комиссий по делам ЕС и вынесения на национальный референдум вопросов членства в ЕС (что, как считают, отражает негативную позицию Франции по вопросу расширения ЕС и, в частности, принятия Турции) (2008 г.). В России, признавшей приоритет международных норм о правах человека, влияние внешнего фактора на устройство политической системы не носит столь значительного характера. Отсутствие факторов, присутствовавших во Франции, делает дуалистическую модель нестабильной, порождает конфликт легитимности двух центров власти – парламента и президента и может стать поэтому способом перехода к авторитаризму.

2. Возможность диаметрально-противоположных интерпретаций дуализма выясняется в более широком сравнительном контексте. В Западной Европе в условиях демократических переходов 70-х гг. ХХ в. в Греции и Португалии шла трансформация смешанной формы в направлении парламентаризма. В Восточной Европе после коммунизма – представлена схожая тенденция. Одна часть постсоветских смешанных режимов (Болгария, Словения) приближается (по характеру функционирования) к парламентскому (поскольку решающая роль в проведении политического курса отводится премьер-министру). Другая (Литва, Польша, Румыния) – тяготеет к президентскому (поскольку президент оказывает решающее влияние на правительственную политику). Подобная трактовка представлена в посткоммунистических странах Восточной Европы со смешанной формой правления французского образца, например, Польше, где Конституция 1997 г., введя контрасигнатуру, сделала реальным главой правительства не президента, а председателя совета министров [461] . Иная трактовка дуалистической системы была востребована в других регионах мира – от Африки и Азии до Латинской Америки [462] , где она, элиминировав ограничения французской модели, получала однозначную авторитарную интерпретацию и стала прикрытием диктатур различного типа – от конституций военных режимов в Северной Африке до Конституции Исламской республики в Иране (которая при всей ее специфичности, опирается в ряде существенных черт на французскую модель разделения властей) [463] .

3. На постсоветском пространстве доминирует особая трактовка президентско-парламентской формы с сильно выраженной личной властью главы государства. Так обстоят дела в Азербайджане, Белоруссии, Узбекистане и Туркмении, где право неограниченного переизбрания президентов, подкрепленное референдумами, получило конституционное закрепление [464] . Прекрасным новейшим примером подобной эволюции является Казахстан, где конституционная реформа 2007 г., наметив движение к президентско-парламентской форме правления, одновременно способствовала укреплению личной власти президента, который сначала был наделен правом неограниченного переизбрания с учетом его «исторической роли», а затем (под влиянием революции в Киргизии) статусом непререкаемого национального лидера – «Елбасы» (принятием особой поправки 2010 г. в п. 5 ст. 42 и п. 4 ст. 46 Конституции Казахстана). Таким образом, речь идет именно о «конституционных» деформациях, а не просто отклонениях режима в направлении авторитаризма. Можно говорить об огромных конституционных полномочиях такого президента, выраженных в символическом значении его статуса, властных прерогативах, иммунитете от критики (законодательство о диффамации), но, одновременно, мета-конституционных полномочиях, вытекающих из общей неопределенности конституционных норм, «спящих» прерогатив главы государства. Последние могут получить чрезвычайно широкую трактовку, особенно с учетом неопределенности продолжительности мандата президента на власть, указного права, делегированных полномочий и его фактического контроля над исполнительной властью и силовыми структурами.

Не близка ли к такому прочтению политическая система в современной России? И следует ли ей в своем конституционном развитии ориентироваться на казахскую модель или французскую в ее нынешнем понимании?

Может ли Франция выступать инструктивным примером для модернизации российской конституции? Предложения по конституционной модернизации, представленные в современных российских дебатах, позволяют ответить на этот вопрос положительно: они охватывают общие концептуальные основы политического режима, институциональный дизайн и разделение властей, механизмы конституционного контроля, управления и легитимности власти [465] .

Главной рекомендацией выступает общее пожелание о создании в России такой системы власти, при которой принцип разделения властей с четко выверенной системой взаимных сдержек и противовесов будет последовательно проведен на конституционном, законодательном и институциональном уровнях. Для этого предполагается внести конституционные поправки, модифицирующие существующую конструкцию разделения властей: пересмотр полномочий президента в сторону их усечения; усиление роли и независимости суда, его переориентация на конституционно закрепленный приоритет прав и свобод человека; усиление роли правительства в связке «президент – правительство» или встраивание президента в исполнительную власть как главы этой ветви с упразднением поста премьера. Признается необходимым исключение практики создания «параллельных» правительству, квази-правительственных и иных теневых структур исполнительной власти, неподконтрольных парламенту и обществу; создание условий и гарантий для возвращения парламенту реальных (не имитационных) функций инициирования и обсуждения законопроектов; совершенствование механизма подотчетности президента и правительства перед парламентом [466] .

Технологии конституционных преобразований, обсуждаемые в двух странах, сходны и представлены предложениями радикальной трансформации – принятия нового Основного закона Конституантой (с целью введения новой формы правления), частичной корректировки (поправок, направленных на совершенствование дуалистической системы) и корректировки политических институтов в направлении демократизации. Французская система оказывается в центре конституционных дискуссий, которые идут в современной России; от ее интерпретаций и опоры на отдельные этапы ее развития – отталкиваются представители различных течений.

Существенное значение имеет, конечно, вопрос о том, насколько сама Конституция Пятой республики окажется эффективна в отражении вызовов современной эпохи – как будут действовать ее нормы в условиях глобализации и экономического кризиса, защиты национального суверенитета в условиях трудностей евроинтеграции, защиты прав человека в условиях роста национализма и терроризма. Большой исторический опыт России в решении этих вопросов также важен для Франции и открывает перспективы полезного обмена опытом конституционных и политических практик.