Арендт, вслед за Хайдеггером, «перепрыгивает» через исторический путь метафизики, возвращая философию к досократикам. И здесь закономерно возникает вопрос: правомерны ли методологически такие «перепрыгивания» с точки зрения получения цивилизационной истины? Не происходит ли при этом утрата чего-то весьма существенного? Самая существенная утрата состоит в том, что мы не можем методологически осуждать нацизм, если признаем истину скрытого тоталитаризма. И тот и другой тоталитаризм основаны на исходных принципах. Принципы разные, но в чем заключается критерий истинности / ложности принципа? Отбрасывание метафизики не позволяет дать вразумительный ответ на этот вопрос. Почему сжигание людей в печах Освенцима и других фабрик смерти является преступлением против человечности, а сжигание людей с помощью атомных бомб, сброшенных на японские города Хиросима и Нагасаки, таким преступлением не является? До сих пор мы не имеем ясного ответа на этот вопрос, поскольку внешние различия скрывают внутреннее тождество явлений. В недрах метафизики было сделано открытие, позволяющее проникать во внутреннюю сущность явлений. Это феномен чистого мышления, когда мысль оказывается тождественной со своим предметом (Аристотель) [197] . Это обстоятельство и превращает универсалии, выработанные мышлением, в критерий истинности или неистинности эмпирических событий политической, социальной и личной жизни.

Созерцание истины, мышление мышления – это особая форма жизни, «сверхжизнь, являющаяся деятельностью мыслящей мысли» «…деятельность (энергия) разума есть ЖИЗНЬ» [198] . Это, согласно Аристотелю, сакральная деятельность, в которой жизнь Духа оказывается «внутренней» как для мира, так и для человека.

Герменевтический феноменолог бросает вызов эпистемологическому измерению метафизической традиции. Он включает человека в общий контекст эмпирических явлений мира. Герменевтический феноменолог, отмечает Мариеке Боррен, использует понятие мира как смысловой контекст, которым охвачено существование человека [199] .

Ключевая предпосылка феноменологической антропологии Арендт, утверждает Мариеке Боррен, состоит в том, что человеческое существование есть прежде всего земное существование. И в этом отношении ее антропология внутренне связана с ранними работами Хайдеггера [200] . Хайдеггер считал, что человеческое существование находится посреди мира и включено в мир, частью которого оно является, и в свое собственное бытие. Эта ситуация выражается двумя понятиями: Dasein и in-der-Welt-Sein. Мы не видим здесь Ich, т. е. Я. И это понятно, поскольку Я оказывается внутри контекста бытия-в-мире наряду с другими формами бытия – растениями, животными, взаимодействующими в определенной окружающей среде. Это сочетание субъективности и объективности и есть та реальность, которая оказывается выражением подлинности бытия. «Я» – это субъективное представление, как «ложная видимость» субъекта. На самом же деле субъект включен в общий процесс эволюции окружающего мира, и он прочерчивает в этом процессе свой путь, отражающий, однако, общее движение.

Нетрудно догадаться, что поиск истины в движении чистого мышления, в котором мысль оказывается тождественной со своим предметом, для Хайдеггера может казаться пустой тратой времени и интеллектуальных сил.

Но вместе с тем Хайдеггер философски предвосхитил распад идеологически выработанных истин коллективных самостей. Внутри исторического процесса возник мощный потенциал массового ситуационного типа поведения людей. Эти тенденции получили отражение и в мышлении Ханны Арендт.

Арендт демонстрировала, что она разделяет взгляд Хайдеггера на бытие-в-мире, но при этом добавляла свое видение – как бытие-в-мире-с-различными-другими [201] . Для Арендт мир является типически человеческим, отличным от тотальности естественных вещей. Хотя человеческие существа являются проявлением биологических форм бытия, как и другие животные, однако для человеческих существ принадлежность к миру противостоит естественному характеру их существования. Тоталитарный опыт укрепил недоверие Арендт к концепциям универсальной человеческой природы, открыл важность человеческого разнообразия и особенностей рождения. Этот подход предопределяет признание различения здравого смысла, характерного для государственного деятеля, и здравого смысла как характерной особенности ментальности самости массы.

Если массовое сознание освобождается от воздействия идеологических парадигм, то здравый смысл проявляет себя как общий смысл, как чувство, посредством которого мы воспринимаем реальность. Здравый смысл делает возможным индивидуальный опыт; и наоборот, деструкция здравого смысла влечет за собой потерю способности индивидуального опыта.

Арендт фиксирует очень важное наблюдение, согласно которому она сравнивает здравый смысл с шестым чувством, которое она описывает как то одно, посредством которого все другие чувства с их частными ощущениями соединяются друг с другом в общий мир [202] . Арендт полагает, что здравый смысл утверждает чувство реальности общего восприятия мира. Она использует термин «Gemeinsinn», выражающий чувство общности. Так возникает общая точка референции, вокруг которой определяются наше согласие и наши разногласия. Здравый смысл, таким образом, включает нас в общий мир, как наш дом в этом мире.

В таком случае здравый смысл оказывается истоком понимания и суждения хаотичной неорганизованной массы. Такой подход к трактовке понятия здравого смысла открывает принципиально новые возможности постижения духовной структуры самости. Если самость не отягощена идеологическим балластом, то ее смысловая структура определяется пред-рассудком, тем, что находится перед логикой, что сформировано изначально местом рождения, а также семейным, этническим, социальным окружением, к истине которого постоянно возвращается самосознание, логически обосновывающее истину этого скрытого изначального смыслового стержня самости. Здесь лежит источник оживления различных современных форм этноцентризма, содержащего в себе шизофренические претензии на статус «исключительных» по своему уму и способности управлять великими державами и всем миром [203] . Эти претензии, как правило, опираются на историческую память, на существование в древности имперского образования. Так формируется новая почва для реализации расизма. Динамика реальности толкает к пробуждению герменевтического процесса, вызывающего к жизни скрытые фундаментальные чувства, проявляя тем самым действие герменевтического круга. Здесь и возможно столкновение герменевтического предрассудка с идеологическим балластом. Вместе с тем происходит выявление подлинной внутренней сущности самости как результата собственного свободного выбора, осознание того, что необходимо дистанцироваться от всех предрассудков, включая «научные» идеологические обобщения.

Механизм дистанцирования включает в себя дистанцирование от наших собственных эмоций и аффектов и вместе с тем он включает воображение, позволяющее расширить нашу собственную ментальность, способность принять во внимание плюральность, насколько это возможно, перспектив других людей. Эту способность Арендт называет «репрезентативным мышлением» [204] . Репрезентативное мышление – это никогда не завершающийся в какой-то конечной точке процесс; это – диалог между мыслящим эго и событиями и явлениями реального мира, образующий круг, но не порочный круг, поскольку здесь осуществляется постоянное взаимодействие и проявление взаимозависимости, в которой происходит взаимообогащение информацией: мы не можем понять себя без нашего путешествия через этот мир, но и мир не может быть понят вне отношения к нашему образу жизни [205] .

Вместе с тем хотя здравый смысл и включает в себя репрезентативное мышление, однако он оказывается явлением с «двойным дном», поскольку включает в себя и пред-рассудки, которые поворачивают слепой взгляд на новые, неожиданные и беспрецедентные события, сводя их к тому, что уже было в прошлом и давно известно. Человек, следующий логике своего мышления, может оказаться в одиночестве; но одиночество не является для него препятствием для доступа к истине, если он соблюдает правила логического мышления. Эти правила одинаковы для всех. Все, кто соблюдают эти правила, будут приходить к одинаковым заключениям. Иные формы ментальности нуждаются в коммуникации.