Некоторое время я могла только лежать ничком, всхлипывая, беспомощная, несчастная, едва живая…

Наконец боль немного утихла, и я снова зашевелилась. Приподнявшись, я попыталась разобраться, куда же мы попали. Правая рука отказывалась повиноваться, и я зашарила вокруг себя левой, окликая:

— Солнышко?..

Он был тут, рядом со мной. Он дышал. Я тронула его глаза: открыты. Они моргнули, защекотав мне пальцы ресницами. Солнышко молчал, и у меня даже пронеслась мысль: он что, опять раздумал со мной говорить?

Тут я почувствовала, что мои колени и бедро, на которое я опиралась, мокрехоньки. Ничего не понимая, я потрогала землю. Под рукой была кирпичная мостовая, покрытая жирной грязью. Сырость на ней. Холодная. Чем ближе к телу Солнышка, тем эта сырость становилась теплей. Прямо как…

Боги благие!

Он был жив. Его магия спасла нас от немедленной смерти… но и только. Совсем смягчить падение она не смогла, верней, не успела. Потом он извернулся в воздухе таким образом, чтобы первый удар пришелся на него. И мы оба выжили. Но если уж мне так досталось, то каково же ему?..

Мои пальцы метнулись к его затылку… я ахнула и тотчас отдернула руку. Боги, боги, боги…

И куда же мы с ним свалились, во имя всех бездн?.. Долго ли пролежали на мостовой?.. И что будет, если я отважусь позвать на помощь?.. Я повертела головой и стала прислушиваться. Прохладный воздух отдавал туманом: стояла глухая ночь. Кожу время от времени смачивали крупные тяжелые капли: такой уж у нас в Тени дождь. Я слышала, как он шуршал по камням, но в непосредственной близости от нас не было ничего. И никого. Я ничего не слышала, зато многое чуяла. Мусор, старая моча, мокрая ржавчина… Опять загаженный переулок? Нет, здесь было широкое открытое место, но, правда, не самое проходное; во всяком случае, никто не прибежал полюбопытствовать, что же это такое рухнуло с небес.

Солнышко начал задыхаться, хватать ртом воздух. Я положила руку на его голую грудь — рубашку свою он оставил на подоконнике, усеянном битым стеклом, — и едва тотчас не отняла ее, ужаснувшись неестественной плоскости его торса. Сердце, однако, билось уверенно, и это не соответствовало судорожным, булькающим вздохам. Если так и дальше пойдет, умирать он будет долго и скверно…

Значит, придется мне его убить.

От этой мысли меня охватил панический страх, к которому добавилась тошнота. Я знала, что на самом деле маюсь дурью: мертвым он пробудет очень недолго, а воскрешение исцелит все его раны. Не зря ведь богиня Лил называла смерть лучшим способом его «вылечить». И я опять же не первый раз собиралась это проделать…

Но, оказывается, одно дело — убить на волне гнева, в пылу борьбы, и совсем другое — расчетливо и хладнокровно…

Помимо прочего, я была не вполне уверена, что вправду сумею убить его. От моей правой руки не было никакого толку: я то ли вывихнула ее, то ли сломала; спасибо и на том, что она постепенно теряла чувствительность. Все остальное было вроде цело, но болело попросту жутко. Пережить-то падение я пережила, но никуда не годилась. Что я могла сделать? Шею ему сломать? Даже и для этого две руки нужны…

До меня постепенно доходил весь ужас положения. Я очутилась на незнакомых задворках, полуживая и со спутником, не тянувшим даже на полуживого. Новозоры станут искать нас и непременно найдут, это всего лишь вопрос времени. Им известно, что Солнышко в любом случае оживет… Я больна и изранена, я совсем ослабла. Меня терзал страх. И, проклятье, я ничего не видела.

— Ну почему, во имя всех Преисподних, с тобой все вечно так сложно? — требовательно обратилась я к Солнышку, смаргивая злые слезы отчаяния. — Давай поторопись! Помирай скорее!

Рядом что-то забренчало.

У меня сердце чуть не выскочило из горла. Долой отчаяние — я приподнялась на колени, напряженно вслушиваясь. Звук донесся справа и откуда-то сверху — быстрый такой металлический лязг. Вода потекла в плохо закрепленный отлив… А может, кто-то искал нас, привлеченный звуком моего голоса.

Я поползла на коленях, ощупывая пространство вокруг уцелевшей рукой. В нескольких футах слева обнаружились куски дерева, старого, расщепленного. Разбитая бочка; обручи проржавели, одна сторона вдавлена. Поверх нее — еще бочка. Широкий и плоский кусок кровельного гонта стоял торчком, прислоненный к бочкам. Деревянный ящик, почти совсем сгнивший…

Мы на свалке. Единственной свалкой близ Древа было так называемое Застволье, расположенное в Затени; сюда выбрасывали старье и отходы все местные возчики и кузнецы. Ржавые железяки, обломки разбитых повозок…

Кусок кровельной дранки, прислоненный к бочкам, образовал что-то вроде узкого шалаша. Я как можно осторожнее отодвинула его нижний край, только молясь, чтобы вместе с ним не рухнуло что-нибудь тяжелое, способное своим грохотом выдать нас — или вовсе прихлопнуть. По счастью, ничего страшного не произошло, и я смогла заползти и все там ощупать.