— Почему?

— Так. Боюсь, останется Адам в том штреке. Ежели у кого в голове не все ладно, его и допускать к такой работе не след.

— Ты думаешь, он недостаточно осторожен?

— Не в осторожности дело! Адам всегда начеку. Да лезет он туда… словно на смерть, неужто не видел? Будто сказал себе — теперь все равно. Не будь Адам так… привержен к Библии, я сказал бы: э, он непременно хочет там остаться. Но у нас эти гельветы редко покушаются на свою жизнь.

Станда удивился.

— Зачем же Адаму хотеть смерти?

— Да все из-за Марии, — проворчал Пепек. — От этой истории в голову ему неладное лезет… — Пепек подумал. — И еще мне показалось… не знаю…

— Что?

— А нам-то какое дело! Меня только удивило, что Мария пришла его встретить. Не знаю, заметил ли ты, как она на него глядела…

— У нее будто слезы на глазах стояли.

— Ну да. Баба, она всегда сразу сырость разводит — по глазам вмиг угадать можно, когда у нее сердце размякнет. На месте Адама подхватил бы я ее под руку… и на полпути она повисла бы у меня на шее. Вот какой у нее был вид, голубчик. Да, сегодня эта самая Мария на ночь не запрется, не будь я Пепек. Ежели бы Адам не был безмозглой вороной, так заметил бы это, верно? А он идет себе, руки на заднице, голову свесил, чисто слепой… Да что там, — вздохнул Пепек, — может, они дома еще поговорят. Я был бы рад, — добавил он великодушно. — Ну что они, скажи на милость, оба от жизни видят?

Станда молчал, стиснув зубы, словно от внезапной мучительной боли в сердце. Нет, все не так, Пепек ничего не понимает. Мария… Мария просто удивительно чуткая. Она по-человечески боялась за Адама; потом там ведь стояли жены трех засыпанных… Я, мужчина, и то прослезился бы. К тому же там ждали все жены, наверное это обычай такой, когда на шахте что стрясется. Вон и Пепека ждала его Анчка… пусть она и шлюха, как говорит сам Пепек. Все приходят и ждут своих мужей, застыв, как изваяние. Станду охватывает волнение. Когда-нибудь и его станет ждать у решетки одна… немного похожая на Марию, немного — на госпожу Хансен; она пристально посмотрит на него глазами, полными слез, а Станда весело кивнет ей, и они пойдут под руку как ни в чем не бывало. «Пойдем домой, Марженка, я проголодался как собака». И они пройдут по саду с террасами, по которым водопадом стекают вьющиеся розы; только теперь это уже не Мария, а госпожа Хансен в широких брюках, она идет впереди Станды длинным легким шагом. А потом, дома… Станда морщит лоб, не в силах представить себе никакого «дома». Он видит лишь свою мансарду, чистенькую, новенькую, так что делается даже немножко грустно; и Станда сидит за столиком и ждет. Мария приносит ему на подносе завтрак, и на руках у нее золотые волосики. Она сядет на край постели, потому что второго стула нет, и — расскажи, расскажи, Станда, что там в шахте! «Тех троих мы уже спасли, — скажет Станда просто. — Понимаешь, ужас, что там было; дед Суханек чуть совсем там не остался; мне пришлось взять кайло и ползти на животе в штрек, в котором падала кровля…» Мария опустит шитье на колени, побледнеет, на глазах у нее навернутся слезы. «Станда, Станда, я не знала, какой ты герой!»

Станда очнулся, и ему стало стыдно. Пепек насвистывает сквозь зубы и курит, затягиваясь так сильно, что летят искорки.

— Где же Матула? — удивленно спрашивает Станда.

— Домой пошел, — отрывисто сказал Пепек. — Придет после.

— Разве он женатый?

— А как же. Вот этакая бабища у него, — показал Пепек. — Нужно же кому-то его из трактира домой доставлять, а? Ох, и злющая она! И Матулу иной раз бьет и заставляет на колени становиться, — ухмыльнулся Фалта.

— Матулу? — ужаснулся Станда. — Этакого силача?

— Он телегу с кирпичами поднимает. Зато Андрес хоть и недоносок, а жена его боится как черта.

— Почему Матула так зол на Андреса? — вспомнил Станда.

— Никто не знает. Может, запальщик его как-нибудь обозвал. Погоди, он Андресу еще подстроит штуку… Потому Матула и вызвался, понимаешь? Из-за Андреса, случая рассчитаться с ним ищет. Например, бревном ненароком придавить… Запальщику нужно глядеть в оба, с Матулой шутки плохи.

— А дома на коленях стоит, — дивился Станда.

— Да, брат, с бабами всегда так, — заметил Пепек тоном бывалого человека.

— А почему ты, Пепек, не пошел домой?

— С Анчкой? — Пепек потянулся и сплюнул. — А чего она нюни распустила. От этого человек… в ярмо попадает, — неуверенно сказал он. — Как начнешь бабу утешать, так и попал к ней в лапы. Только Пепека не поймаешь! Ну, вот и пришли.

Станда остановился.

— Послушай, Фалта… почему ты, собственно, пошел добровольцем?

— Из-за денег, — процедил Пепек. — Я, брат, старый воробей. За три часа тройная плата — выгодное дельце… Да и пострелята у меня есть, если хочешь знать. От Анчки. Двое, — добавил он нехотя. — Что тут станешь делать? Ну пошли, что ли…

Станда жадно ел, наклоняясь над тарелкой супа. Какой-то углекоп с «Мурнау», сидевший за соседним столом, так и вертелся на стуле — вот-вот себе шею вывихнет; но Пепек жевал и утолял жажду молча.

— Так вы кристинцы? — не выдержал в конце концов шахтер с «Мурнау».

— Ага, — бросил Пепек.

— Говорят, у вас несчастье случилось.

— Да, болтали у нас тут что-то такое, — сдержанно ответил Пепек.

— И будто троих засыпало.

— Да ну-у! — удивился Пепек. — Гляди-ка, Станда, чего только люди не знают!

Шахтер с «Мурнау» слегка обиделся, но опять не вытерпел.

— Крепильщика Рамаса я знаю, он работал у нас на «Мурнау»; говорил я ему — не ходи на «Кристину», сейчас это самая паршивая шахта; туда никто и не идет, разве что такие, кого нигде не берут.

Дзинь! Пепек положил вилку.

— А еще что?

Шахтер с «Мурнау» насторожился.

— Я говорю только, что «Кристина» — третьеразрядная шахта. Вот что я говорю.

— Ну конечно, — меланхолично сказал Пепек. — Не всякая шахта сравнится с «Мурнау». Туда принимают только тех, кто на трубе играет. И добывают там козявок из носу, верно? Потому как угля-то в шахте давно нет.