Не обошлось, конечно, без неприятностей. Взять хотя бы того мулата, что возил бочки в Гонаиву. Вечно у него были неполадки, а он еще нахально ухмылялся — мол, плохая машина, сэр, и плохая дорога. Кеттельринг прогнал его и стал отвозить бочки с асфальтом сам, радуясь, что их все прибывает. Сто бочек, еще сто и снова сто, вот это здорово! Но уволенный мулат был стреляный воробей; он стал шляться около Асфальтового озера и болтать неграм об условиях труда и бессовестных иностранцах. Однажды к Кеттельрингу пришли четыре негра, долго переминались с ноги на ногу, подталкивая друг друга, и наконец объявили, что пусть-де хозяин примет мулата в надсмотрщики, иначе…

Кеттельринг побагровел.

— Что «иначе»?! — спросил он и взвел курок револьвера.

Началась забастовка. Организованная забастовка наряду с каннибальскими обрядами, но нынче так бывает. У Кеттельринга осталось всего несколько человек, настолько слабых, что они не дошли бы до дому. Кеттельринг остервенел, он схватил кирку и, по колени в грязи, сам начал откалывать глыбы асфальта и, хрипя от натуги, таскать их к котлам. Больные негры глядели на него, разинув рот, и не смели взять мотыги в руки. Наполнив котел, Кеттельринг не выдержал: «Пьер, Пьер!» — всхлипывал он и бил себя кулаком по голове. После этого и больные негры разбежались.

Еще два дня Кеттельринг провел у покинутого асфальтового котла, глядя, как ямы постепенно вновь заполняются битумом. Тысячи, сотни тысяч асфальта! Сотни и тысячи бочек ждут покупателя!

Потом Кеттельринг завернул в кружевной платок кусочек сырого и кусочек вываренного, блестящего, как антрацит, асфальта, и на дребезжащем порожнем грузовике поехал в Порт-о-Пренс. Там он проспал двое суток как убитый.

И вот он снова перед кованой решеткой особняка камагуэно. И снова стучит молоточком.

— Отворите, отворите!

Долговязый пеон стоит за решеткой, но не открывает.

— Que desea, se~nor? [99]

— Мне нужно немедля поговорить с хозяином, — хрипит Кеттельринг. — Откройте!

— No, se~nor, [100] — бурчит старый слуга. — Мне не велено вас впускать.

— Скажите ему, — настаивает Кеттельринг, — скажите ему, что у меня к нему есть дело, выгодное дело. — И он постукивает кусочками асфальта. — Передайте ему…

— Нет, сеньор.

Кеттельринг трет себе лоб.

— А можете вы передать письмо?

— No, se~nor.

Тишина, вечер, благоухают цветущие коралиты.

— Buenas noches, se~nor. [101]

И опять на юг, на острова Пуэрто-Рико, Барбуда, Гваделупа, Барбадос, Тринидад и Кюрасао. Янки, британцы, французы и голландцы, креолы и метисы. У Кеттельринга всюду есть деловые связи — одних он когда-то брал за глотку, с другими организовывал сахарный крах; когда он приходит, они уже знают, с кем имеют дело. Кеттельринг показывает два кусочка асфальта в кружевном платочке: поглядите, какой асфальт, черный, блестящий, как зрачок. Там тысячи, сотни тысяч тонн асфальта, целое озеро. Можно заработать миллионы. Хотите быть моим компаньоном?

Дельцы чешут затылок и вздыхают. Трудные времена, мистер Кеттельринг. Даже на асфальт нет спроса. На Тринидаде, говорят, увольняют рабочих.

Похоже, что, потеряв веру в сахар, люди изверились во всем. Нет, нет, сударь, ничего не поделаешь. Ни цента, ни пенни я не вложу в эти распроклятые острова. (Какое, однако, замечательное изобретение — колонии. Открыть страны, которые для нас не родина, а всего лишь «эксплуатационное пространство». Какой простор для предпринимательских дарований!)

Кеттельринг тащится на пароходе из порта в порт. Днем он спит, а по ночам стоит на носу судна, как столб, — хоть трос привязывай. Вокруг тяжелая темно-синяя ночь, прорезанная зарницами, искрящаяся звездами. Шумит и светится море, черное, как антрацит. Сплошной асфальт, сударь, миллионы и миллиарды тонн, можно сколотить громадное состояние. Пароход еле ползет, вздрагивая, словно ему трудно двигаться… словно винт с трудом вращается в густой, маслянистой, липнущей к лопастям массе, черной, как нефть… Черный пароход медленно плывет по безбрежному асфальтовому озеру, густому, как каша, которое медленно смыкается за кормой.

Покойной ночи, сеньор!.. А там, над головой, Млечный Путь, похожий на ночную дорогу, светлую дорогу среди лиловой бугенвилеи и синих гроздьев петреи. Какой аромат, как благоухают крупные розы и жасмин! Кеттельринг прижимает к губам измятый кружевной платочек, от которого пахнет асфальтом и чем-то далеким, далеким. Я вернусь, Мери, я вернусь!

Но все с недоверием покачивают головами. Ничего не поделаешь, мистер Кеттельринг, нет кредита, ни к чему душа не лежит… Вот и на Доминике прикрыли добычу асфальта. Но подождите лет этак десять — двадцать, тогда другое дело, не может ведь этакая мерзкая конъюнктура длиться вечно.