Она лишь смотрела на меня.

Голоса стихли, я выглянула за дверь и увидела, что преследователи разбежались в разные стороны. Я повернулась к женщине и спросила:

– Ты сможешь промолчать несколько минут?

– А ты оставишь полбуханки? Ребенок придет из школы голодный. Больше ничего нет – ты, наверно, заметила.

Я опустила ствол, чувствуя себя неуютно под ее взглядом. Люди всегда избегали смотреть мне прямо в лицо, а ее светлые глаза не отпускали меня ни на секунду.

Угрызения совести были худшим из чувств, какие я знала. Вздохнув, я положила буханку на стойку. Я была бы сама не своя, если бы вернулась из школы и не нашла хлеб. Впрочем, в детстве я сходила с ума по любой пище.

Женщина вынула из буфета нож и задержала над хлебом, пока я не помотала головой.

– Ладно, проехали, – сказала я, распахивая дверь. – Замок почини, я его сломала.

Она снова уставилась на меня, лицо было непроницаемо. Ни страха, ни враждебности – вообще ничего. Она просто смотрела.

Я повернулась, чтобы уйти, и сунула пистолет за пояс.

– Постой, малая, – сказала женщина.

Отрезав изрядный ломоть, она завернула его в тряпку и протянула мне.

Я медленно взяла его и подержала, давая ей возможность передумать, но этого не случилось.

– Спасибо, – сказала я.

– На здоровье.

Глава двадцать вторая

Каллум взглянул на меня из ямы, лицо светилось от радости. Он сидел, одной рукой обхватив колени; шлем лежал рядом. Я так обрадовалась, увидев его, что даже не сделала выволочку: надо было надеть.

– Достала все-таки! – сказал он с искренним удивлением, кивая на шлем у меня под мышкой.

– Да. – Я спрыгнула в яму и вручила ему трофеи. – Рубашку тоже забрала. Надеюсь, она не сильно провоняла человеком.

Он поднес рубашку к носу:

– Не, класс!

Я протянула ему хлеб:

– Это тоже тебе.

Он развернул тряпицу и потрясенно посмотрел на меня:

– Серьезно? Ты иногда обалдеть какая добрая.

– Ешь всё, я не хочу, – соврала я.

Каллум нахмурился и положил хлеб на землю:

– Не валяй дурака! Мы ничего не ели с прошлой ночи. – Он просунул руки в рукава, застегиваться не стал, разломил краюху и протянул половину мне.

– Забирай себе, я не голодна, – отказалась я, соскальзывая на землю.

– Рен! Ешь, тебе сказано! Я, знаешь ли, бываю и крут. Не надо со мной нянчиться.

Резкость, проступившая в его тоне, заставила меня помедлить.

– Я не хотела…

Он закрыл мне рот поцелуем, и я ответила, испытав облегчение оттого, что можно не договаривать. Потом он чуть отодвинулся и вложил хлеб мне в руку; я улыбнулась и взяла.

– Откуда такая роскошь? – спросил Каллум, откусывая.

– Зашла в чей-то дом, – отозвалась я с набитым ртом. – Хочешь поспать? Я покараулю.

– Не, я не устал, – возразил он, приканчивая хлеб.

– Но ты же ночью не спал совсем!

– А я вообще не сплю. Просто не могу.

– Эвер тоже мало спала, – сказала я, чертя пальцами по земле. – Унтер-шестидесятые все такие?

– Ну да, я про это слышал. Неделю назад я спал больше, но теперь ни в одном глазу.

– А чувствуешь себя хорошо?

– Отлично. Они делали Эвер уколы? Те, что сводят с ума?

Я кивнула, упорно глядя в землю.

– А вдруг…

Я подняла голову и увидела его встревоженное лицо.

– Вдруг и тебе сделали? – подсказала я.

– Ну да.

– То есть ты не знаешь?

– Нет. Но мы с соседом мало разговаривали. Он вряд ли сказал бы.

– Но самочувствие у тебя хорошее?

– Да, разве что… – Он посмотрел на свои дрожавшие руки.

– Возможно, ты просто проголодался. Ты всегда мало ел. И устал. Тебе надо поспать.

– Пожалуй. А если дело не только в этом? Тогда в чем?

– Ты убрался оттуда, – ответила я с уверенностью, которой не чувствовала. – Много уколов они не успели тебе сделать. А если что и ввели, то оно просто выветрится.

Он кивнул и откинулся на стену ямы.

– Ага. Я уверен, что все нормально. Я ведь недолго там пробыл.

Он старался убедить скорее себя, чем меня, но я улыбнулась и кивнула:

– Точно.

– Попытаюсь заснуть, – объявил он, закрывая глаза. Потом приоткрыл один и выставил руку. – Не хочешь ко мне?

– Не могу. Кто-то должен остаться на вахте.

– Обнимашки! Один разок. Может, два. Максимум пятнадцать.

– Каллум! – рассмеялась я. – Спи!

– Ладно. – Он нарочито вздохнул, не прекращая кривиться в улыбке.