Изиринский подошел к нему и что-то тихо прошептал, щекотно дыша в самое ухо.

– Нет, нет, не надо, я и так все понял, – ответил Мазур и вприпрыжку побежал к своему сектору поиска, поблескивая потной лысиной.

Нежков, Соколов, Фильчаков и Софья расположились в кабинете врача седьмого отделения у зарешеченного окна, выходящего на озеро.

– Вялотекущая шизофрения может обостриться от любого, даже незначительного фактора, поэтому с такими больными всегда надо быть начеку, – начал свой обычный словесный понос Фильчаков. – То, что у нормального человека вызовет лишь легкую улыбку, у вялотекущего шизофреника может вызвать бурю реактивных отклонений, которые можно разделить на неврозы и психозы. Грань между ними настолько хрупка, что…

Высоконаучные рассуждения Анатолия Ивановича прервал стук в окно. Все повернули к нему головы.

Сплющив о стекло нос и губы, в окно смотрел фельдшер Александр Петрович Изеринский.

– Они утопли у водах Добываловского озера! – прокричал он. По его лицу стекал пот с кровью.

– Сейчас вам откроют, – сказал Фильчаков.

Софья пошла к входной двери и впустила Изеринского в седьмое отделение. Он вбежал в кабинет врача. От него несло, как от взмыленной лошади.

– Вот их больничная одежа – нашел на берегу озера. Вот ключи – слямзили у Седовой, а это их прощальная записка, – он бросил на пол больничную одежду и протянул Нежкову ключи и записку.

Нежков прочитал записку, аккуратно ее сложил и спрятал в карман. Потом он уставился на Изеринского, окровавленный нос которого был сплющен.

– Пойдемте на берег озера к месту, где вы нашли вещи и записку, Александр Петрович. Нам с вами надо уточнить кое-какие детали, – они вышли из отделения во двор. – Что с твоим носом, Саша?

– Поскользнутся о мокрый камень на берегу, упал и ударился лицом о другой камень.

– Я как-нибудь отличу удар от падения. Удар был профессиональный. Называется «кошачья лапка». Бьется сверху вниз костяшками согнутых пальцев по спинке носа. При этом его кости ломаются. Кошкаров служил в ВДВ и занимался рукопашным боем. Это он тебя ударил? Говори!

– Когда я увидел одежу и записку на берегу озера, то понял, что это подстава. Топятся одетыми. Ну, перед тем как топиться, могут, конечно, снять, скажем, рубашку и штаны, но не трусы. Следы вдоль берега привели меня к дому в деревне Яблонька. Из дому выбежал этот сумасшедший поэт Вородкин и обрадовался, увидев меня. Уведите, говорит, меня обратно в палату. Там мне хорошо пишется, и я хочу дописать грандиозную поэму, состоящую из двенадцати баллад. Когда мы проходили мимо озера, я сделал ему боковую подсечку, и он упал лицом в воду. Я прижал его голову к илу на дне, чтобы он от души его нахлебался, и подождал, пока он перестанет дрыгаться. Потом я оттащил его на глубину и оттолкнул подальше от берега. Из-за этого поганца я весь измочился и, кажется, даже простудился, – Изеринский неуверенно кашлянул. – Потом я вернулся в дом за Кошкаровым. Он спал. Я его культурно разбудил и сказал, что нам с ним надо пройти на берег, чтобы помочь притащить в дом его друга, который сломал ногу, поскользнувшись на мокром камне.

– Кошкарова ты тоже утопил? – спросил Нежков, стараясь не смотреть на Изеринского.

– Я довел его до берега, схватил за горлянку, ударил коленом в яйцы, но он, гад, извернулся и ударил меня своей грабалкой по носу.

– Ну?

– Баранки гну! Я очнулся, лежа на спине, а он, мудак, стоял надо мной и разглядывал, жив я или нет. Я его пяткой под коленку ударил, и он упал. Я поднялся, прыгнул ему на грудь, так что ребра хрустнули, и он затих. Потом я его в воду отнес. А он легонький такой, как воробышек. Я его топлю, а он всплывает, топлю, а он всплывает, топлю, а он…

– Хватит! Так он утоп или нет?

– А куда ему деться?

– Надо было его под водой подержать, чтобы он пузыри пустил.

– Его отнесло подводным течением к середине озера. Туча на луну набежала, и я потерял его из вида.

– Ты, Сашка, никому ни слова не говори о том, что меня знаешь и работал у меня в институте в изоляторе для буйных больных. Об этом изоляторе вообще забудь. Его не было, понимаешь? Через неделю-вторую, когда все утихнет, я тебя отсюда заберу к себе. Мне такие ловкие парни, как ты, нужны. А что это у тебя в кармане?

– Это? Это заточка, из гвоздя-десятки сделана. Острая, как шило. Она из руки Кошкарова выпала, когда он, гад, хотел меня ею проткнуть. Я тоже не пальцем деланный, и умею за себя постоять.

– Заточка, говоришь? Это неплохо. Ты ее руками лапал?

– Нет. Я ее в бинтик завернул. У меня в кармане всегда чистый бинт есть на всякий случай. На заточке только пальцы Кошкарова отпечатаны.

– Это очень хорошо. Дай-ка сюда заточку.

– Вам-то она зачем?

– Пригодится, еще не знаю для чего, но пригодится.

– А вы заточку из гвоздя в руках держать умеете? – Изеринский заговорщицки улыбнулся. – Это надо уметь.

– Я воспитанник детдома и в руках такие штуковины держал, что тебе и не снилось.

Изеринский с недоверчивой улыбкой протянул Нежкову заточенный гвоздь.

Владимир Андреевич зажал завернутую в бинт заточку между безымянным и средним пальцами руки так, чтобы шляпка гвоздя уперлась в ладонь, сжал руку в кулак и ударил им в грудь Изиринскому. Заточенный гвоздь с легким хрустом вошел в хрящ между ребрами и попал в сердце Александра Петровича. Тот изумленно посмотрел на Нежкова.