Но я не собираюсь рассказывать вам о Рикхарде Муставаара. Меньше всего намерен я его удостаивать подобной чести. Что мне Муставаара? Наши пути с ним были разные и только случайно скрестились один раз в жизни. И даже мой путь тех времен едва ли заслуживает упоминания. Какой толк перечислять вам те деревни и города, через которые он тогда пролегал? Я сам потерял им счет. Я шел и останавливался, если находил работу, а если не находил, то продолжал идти неведомо куда. Самый длинный мой путь после пребывания в Хельсинки лежал из Оулу в Куусамо, откуда я снова повернул на юг. Но и об этом кому из вас интересно знать? Ничего это вам не прибавит и не убавит. И даже то, что я слегка отклонился в сторону на своем пути из Куусамо в Суомуссальми, тоже никого не касается, и едва ли я буду вам об этом когда-нибудь рассказывать.

Летнее солнце, должно быть, сбило меня тогда с толку. Оно совершало по небу такой огромный круг, что не всегда без ошибки можно было по нему определить юг, восток и запад. Только в середине ночи, когда оно волочилось где-то позади леса у самой кромки земли, можно было догадаться, что это происходит на северной стороне неба и что, следовательно, юг находится в противоположном направлении. Но зато оно снова поднималось над лесом в такое время, когда вся ночь была еще впереди, и уже в девять часов утра занимало на небе почти такое же высокое место, как в полдень.

На такое солнце я и пошел, наверно, спросонья не по той дороге, приняв его за полдневное. Не у кого было спросить о правильном направлении после ночлега в копне сена на пустынной лесной лужайке, среди пустынного леса. А когда такой случай наконец представился, то оказалось, что я отклонился от своего пути километров на двадцать пять к востоку. Пришлось поворачивать назад. Выбираясь из этих молчаливых мест, я обогнул однажды утром небольшое заболоченное озеро, к берегам которого подступал со всех сторон еловый лес. Недалеко от озера стоял бревенчатый дом, окруженный разными другими хозяйственными постройками. На дворе дома два человека приводили в порядок свои велосипеды. Я свернул с дороги и подошел к ним. Они выпрямились, обернувшись в мою сторону. И тогда я замер на месте, не веря своим глазам. И рот мой раскрылся и тоже замер в таком положении, потому что передо мной стояли Илмари Мурто и Каарина.

Я думал, что вижу сон, и некоторое время смотрел на них молча. Они тоже не торопились нарушать молчание. Я закрыл глаза и снова их открыл. Хе! Здорово получалось. Они стояли как стояли. Нет, это были они, конечно. Других таких не могло быть на свете. Но боже мой! Откуда они успели прибавить себе столько молодости и красоты? Даже я к тому времени шагнул за тридцать. А они выглядели моложе того, что было два десятка лет назад. Я смотрел на них до тех пор, пока в глазах Илмари не загорелась насмешка. Тогда я спросил несмело:

— Куда я попал?

И он ответил мне знакомым низким голосом, в котором появился новый, молодой звон:

— Вы попали в деревню Туммалахти.

Я спросил осторожно:

— А кто здесь живет?

И он ответил:

— Здесь живут Илмари Мурто с женой, сыном и дочерью, Юхо Линтунен с женой и двумя дочерьми и близнецы Эйно — Рейно Оянены с женами. Вам кто из них нужен?

Я подумал немного, чтобы все это понять как следует, и потом сказал:

— Илмари Мурто.

— Пожалуйста, войдите. Он дома.

И он действительно оказался дома, только не узнал меня, занятый разглядыванием своей правой руки, которая лежала на столе ладонью кверху, в то время как левая рука подпирала его запавшую щеку. Узнала меня Каарина, ставившая на стол кастрюлю с горячим ореховым супом. Да и то не сразу всплеснули от удивления ее толстые руки и задвигался от быстрых речей большой рот. Сначала мне пришлось назвать свое имя. Зато потом она уже долго не давала своему рту умолкнуть, повторяя на все лады:

— Подумать только, кто к нам пришел! Ты посмотри, Илмари! Это же Аксель Турханен из Кивилааксо. Вот он какой стал. Даже меня перерос. А ведь был такой маленький, что его никто и купить не хотел на аукционе. Правда, Илмари? И вот он какой теперь. Только худой очень. А я — то уж думала, что зарезали его давно где-нибудь. Нет, оказывается, не зарезали. И вот он пришел. Ну, слава богу, слава богу. Да ты посмотри, Илмари!

Она осторожно сняла со стола его правую руку, и тогда он поднял голову, начиная в меня вглядываться знакомыми серыми глазами, сидевшими теперь немного глубже под его широким лбом, чем прежде. Вглядевшись в меня он сказал мне без улыбки прежним низким голосом:

— А-а, это ты. Ну, ну, садись. Сейчас обедать будем.

Эти слова показывали, что он тоже узнал меня. И Каарина сразу подхватила его приглашение, заставив меня снять котомку, а потом вышла в сени и крикнула:

— Юсси! Айли! Обедать идите!

И вот они все четверо оказались перед моими глазами: двое постаревших и двое полных сил. Конечно, дети не были точным повторением своих родителей. Это мне вначале так показалось. Оба они переняли от родителей сходство в разбавленном виде. И странно получилось: родители не выделялись красотой, но, передав детям свои черты в смешанном виде, они тем самым сделали их красивее, чем были сами.

У сына голова не расширялась кверху, как у отца, и нос не занимал столько места. Все у него было в меру от лба до подбородка, и только сам подбородок выглядел, может быть, немного крупнее и тяжелее, чем того требовали остальные размеры лица. Это мать, конечно, убавила ширину его лба и укоротила нос, что для нее не составило большой трудности. Она же сделала светлыми его глаза и волосы и прибавила пухлости губам, которые он тоже взял у отца. И она же снабдила сына своей белой кожей, на которой его молодой румянец играл особенно привлекательно.